- Вот послушай, Юрик, - вскричал он. - И ты, Ванюша, послушай.
- Слушаем, Михаил Антонович, - с готовностью сказал Юра.
Михаил Антонович откашлялся и стал читать:
- «С капитаном Степаном Афанасьевичем Варшавским я встретился впервые на солнечных и лазурных берегах Таити. Яркие звезды мерцали над бескрайним Великим, или Тихим, океаном. Он подошел ко мне и попросил закурить, сославшись на то, что забыл свою трубку в отеле. К сожалению, я не курил, но это не помешало нам разговориться и узнать друг о друге. Степан Афанасьевич произвел на меня самое благоприятное впечатление. Это оказался милейший, превосходнейший человек. Он был очень добр, умен, с широчайшим кругозором. Я поражался обширности его познаний. Ласковость, с которой он относился к людям, казалась мне иногда необыкновенной…»
- Ничего, - сказал Жилин, когда Михаил Антонович замолк и застенчиво на них посмотрел.
- Я здесь только попытался дать портрет этого превосходного человека, - сказал Михаил Антонович.
- Да, ничего, - повторил Жилин, внимательно наблюдая за экранами. - Как это у вас сказано: «Над солнечными и лазурными берегами мерцали яркие звезды». Очень свежо.
- Где? Где? - засуетился Михаил Антонович. - Ну, это просто описка, Ваня. Ну, не нужно так шутить.
Юра напряженно думал, к чему бы это прицепиться. Ему очень хотелось поддержать свое реноме.
- Вот я и раньше читал вашу рукопись, Михаил Антонович, - сказал он наконец. - Сейчас я не буду касаться литературной стороны дела. Но почему они у вас все такие милейшие и превосходнейшие? Нет, они действительно, наверное, хорошие люди, но у вас их совершенно нельзя отличить друг от друга.
- Что верно, то верно, - сказал Жилин. - Уж кого-кого, а капитана Варшавского я отличу от кого угодно. Как это он выражается? «Динозавры, прохвосты, тунеядцы несчастные».
- Нет, извини, Ванюша, - с достоинством сказал Михаил Антонович, - мне он ничего подобного не говорил. Вежливейший и культурнейший человек.
- Скажите, Михаил Антонович, - сказал Жилин, - а что будет написано про меня?
Михаил Антонович растерялся. Жилин отвернулся от приборов и с интересом на него смотрел.
- Я, Ванюша, не собирался… - Михаил Антонович вдруг оживился. - А ведь это мысль, мальчики! Правда, я напишу главу. Это будет заключительная глава. Я ее так и назову: «Мой последний рейс». Нет, «мой» - это как-то нескромно. Просто: «Последний рейс». И там я напишу, как мы сейчас все летим вместе, и Алеша, и Володя, и вы, мальчики. Да, это хорошая идея - «Последний рейс».
И Михаил Антонович снова обратился к мемуарам.
Успешно завершив очередную настройку недублированного фазоциклера, Жилин пригласил Юру спуститься в машинные недра корабля - к основанию фотореактора. У основания фотореактора оказалось холодно и неуютно. Жилин неторопливо принялся за свой каждодневный «чек-ап».[7] Юра медленно шел за ним, засунув руки глубоко в карманы, стараясь не касаться покрытых инеем поверхностей.
- Здорово это все-таки, - сказал он с завистью.
- Что именно? - спросил Жилин.
Он со звоном откидывал и снова захлопывал какие-то крышки, отодвигал полупрозрачные заслонки, за которыми кабалистически мерцала путаница печатных схем, включал маленькие экраны, на которых тотчас возникали яркие точки импульсов, прыгающие по координатной сетке, запускал крепкие ловкие пальцы во что-то невообразимо сложное, многоцветное, вспыхивающее, и делал он все это небрежно, легко, не задумываясь и до того ладно и вкусно, что Юре захотелось сейчас же сменить специальность и вот так же непринужденно повелевать поражающим воображение гигантским организмом фотонного чуда.
- У меня слюнки текут, - сказал Юра.
Жилин засмеялся.
- Правда, - сказал Юра. - Не знаю, для вас это все, конечно, привычно и буднично, может быть, даже надоело, но это все равно здорово. Я люблю, когда большой и сложный механизм - и рядом один человек… Повелитель. Это здорово, когда человек - повелитель.
Жилин чем-то щелкнул, и на шершавой стене радугой загорелись сразу шесть экранов.
- Человек уже давно такой повелитель, - сказал он, внимательно разглядывая экраны.
- Вы, наверное, гордитесь, что вы такой…
Жилин выключил экраны.
- Пожалуй, - сказал он. - Радуюсь, горжусь и прочее. - Он двинулся дальше вдоль заиндевевших пультов. - Я, Юрочка, уже десять лет хожу в повелителях, - сказал он с какой-то странной интонацией.
- И вам… - Юра хотел сказать «надоело», но промолчал.
Жилин задумчиво отвинчивал тяжелую крышку.
- Главное! - сказал он вдруг. - Во всякой жизни, как и во всяком деле, главное - это определить главное. - Он посмотрел на Юру. - Не будем сегодня говорить об этом, а?