Хотя из предшествующих рассказов получалось не в первый. Как именно надзор за анимагом становится жестче? Рыжий мотнул головой, отгоняя видение с маленьким барсом в ошейнике.
Вчера, когда он вернулся, девушки в полной тишине собирали арчемаки. На столе красовались запечатанные пакетики с травами, каждая подписана маркером. Рядом стопочка с рецептами. Настя успешно пахала на два фронта.
- Где Бьёрн? – спросила травница.
Кирилл проглотил заготовленное «утопился» и солгал:
- В деревне остался ночевать, у дяди Саши. Утром будет. Просил куртку его достать. Мне обещал дать.
Бьёрн пообещал не только куртку. За пазухой у Кирилла был любимый красный свитер норвежца, штаны, ботинки, куртку Бьёрн велел взять в шкафу.
А сегодня, сидя на коне, парень чувствовал себя странно в чужой одежде, обуви и с маской-личиной на лице.
Тина с Настей на многозначительно показанный ихтис фыркнули, но помогли поправить иллюзию. Правда сестра выглядела так, словно подозревала Кира в утоплении драгоценного норвежца и последующем осквернении вечной памяти.
Монахи оказались великолепными подопечными – в четыре утра они стояли, выстроившись в рядок с немногочисленным скарбом через плечо. Рядом будто совсем не причём высилась груда арчемаков, видимо с подаянием, но монахи на этот бренный груз не обращали внимания. Дядя Саша пригнал лошадей, «бренный груз» переехал к животным на спины. Монахи верхом ехать отказались, но очень споро потопали за дядей Сашей на коне.
Глава 8. Анимаг
Мешки с прошлогодней картошкой источали специфический запах, после попытки сесть на один из них, Бьёрн получил мокрое пятно на штанах. Запах усилился, от него кислило во рту. Рядом подгнивал куль с луком.
Бьёрн отошел в противоположный угол подвала, устроился на каком-то барахле и закрыл глаза.
Это уже было. Бетонный короб, в коробе худой подросток. Тогда он не сидел в углу. Он наворачивал круги по узилищу. Разбегался и взвивался по стене почти до потолка. Шипел, выл, царапал когтями серые стены, оставляя глубокие борозды. Тогда он был в бешенстве, сегодня чувствовал только обреченность. Но всю ночь ему снился тот другой подвал, и голос из динамика на потолке, обозначающий время. Каждый час, холодный женский голос:
- Шестнадцать часов ровно, семнадцать часов ровно, восемнадцать часов ровно…
Он потом посчитал – сто восемнадцать часов в бетонном мешке.
Паша открыл дверь, осторожно заглянул внутрь. Кто знает, что ожидал проводник там увидеть.
- Да входи ты. Не брошусь. – Хрипло сказал Бьёрн. Знахарь инструктировал кого-то за дверью, потом зашел.
- Я тебе завтрак принёс.
- Сколько времени?
- Семь утра.
- Попить дай.
Знахарь метнул двухлитровую бутылку с водой. Бьёрн открутил крышку и жадно ополовинил тару.
- Они уехали?
- Да. – Паша подходил медленно, напружиненной походкой готового к атаке человека. – Хлеб, каша. Здесь, - он показал анимагу кулёк, - яблоки и огурцы.
- А что посуда пластиковая?
- Дима считает, ты опасен.
- Убью тебя вилкой? – Бьёрн сунул белую ложечку в разваренный рис, попробовал. Есть не хотелось, желудок свернулся в тугой комок. – Я потом съем. Спасибо. Иди, иначе твой спутник решит, что я принял за завтрак тебя.
- У нас ещё две минуты. Кир оделся тобой.
- Что сказали девчонкам?
- Ничего.
- Зря. Эти две всё равно выведают, что происходит. Или додумают, это ещё хуже.
- Ещё баб в мужские дела посвящать. – Паша медленно отходил к двери, отходил задом.
- Дикая Сиберия. – Ухмыльнулся Бьёрн. – Общество шовинистов.
- Ну, пока. Вечером принесу ужин.
- Ну, пока. – Вторил Бьёрн. С садистским удовольствием представляя, приезд бабушки в эти края. Эта детская мысль, почему-то развеселила анимага.
- Вот приедет бабушка и всем покажет! – сказал он бетонным стенам и улыбнулся.
***
Бабушка – Ула Овердаллен – родилась в сорок первом году двадцатого века в семье потомственных колдунов. Шла вторая мировая война, прадед воевал, в родовом доме остались только женщины. В сорок седьмом прадед вернулся домой, контуженный заклинанием, он едва говорил. Мать Улы была женщиной робкой, покорной, почтительной к мужу, дочь наоборот росла бойкой, резкой и очень талантливой.
В Улины пятнадцать, после смерти отца, юная колдунья взвалила на себя заботу о семье. В семнадцать поступила в магическую школу Осло. В двадцать три вышла дипломированным специалистом высшего класса и сразу получила работу при министерстве. Дело по тем временам неслыханное, девушка, которой должно владеть бытовой магией, пролезла в исключительно мужской мир. У бабушки были стальные нервы и железобетонный характер. Она без сомнений топтала соперников, расправлялась с конкурентами и лезла вверх по карьерной лестнице. Многим это не нравилось. Её бы убрали, но на защиту молодой амбициозной колдуньи встал её начальник, ограничив репрессии одним лишь переводом в шведский филиал. Ула переехала в Стокгольм, три месяца сидела тихо, перекладывая бумажки, потом разразилась грозой, поругавшись со своим новым директором. Директор смиренно выслушал огненную бурю, поймал и смял в ладонь пару шаровых молний, улыбнулся и пригласил молодую феминистку на ужин в свою компанию. Через десять месяцев бабушка родила девочку - Ингрид. Вернулась домой, притащив с собой из командировки шведскую подругу Эмму. Эмма пухленькая и доброжелательная умела сдерживать неукротимый нрав Улы Овердаллен.