Настя прошла по тонкому матрасу, встала перед окном, глядя на беснующуюся реку на улице. Скрипнула дверь.
Ветер срывал последние декорации лета, неотвратимо переходя ко второму акту – осени. Тяжёлые и горячие ладони легли на бёдра, обжигая кожу даже через мокрое платье. Настя не шевелилась, только пол под ступнями перестал казаться ледяным.
Шаг вперёд к стеклу – к бушующей стихии. Правильный шаг.
Или шаг назад. В горячие руки, недвижимым гнётом давящие на бока, но пока безвольные, ждущие согласия или отказа.
Травница протянула руку, коснулась ладонью холодного стекла, провела вниз, следуя за каплями. Стекло было холодным. Пускай…
Босые ноги переступили чуть-чуть, на десять сантиметров, определяя выбор. Переступили назад.
И руки ожили, сошлись на животе, обвили крепко и теперь решительно. Спина чувствовала мышцы груди, ягодицы напряглись, получив мгновенный отзыв. Травница запрокинула голову назад, опёрлась затылком о плечо. Щекой к щеке, чуть шершавой, обветренной и смуглой.
Алтайский бог!
Паша крутанул её на месте и заглянул в глаза, а наглые руки уже задирали платье всё выше, прорываясь к прохладной коже, очень бледной, на которой мужские ладони казались ещё темнее. Травница выпуталась из платья, замерла, выжидая. С новым любовником всегда труднее, всегда настороженно, с оглядкой…
Знахарь тоже мялся, а потом решился. Рывком стащил толстовку вместе с синей майкой. По плечам шла грань загара – торс оставался бледным, почти таким же, как саамская кожа неспособная темнеть. Будто руки, шея и голова были чужими, пришитыми от другого человека. И не просто так.
- Что? – спрашивал он с вызовом, с напором.
Настя поцеловала знахаря в губы, прижалась как можно крепче, поглаживая спину, на которой тоже были шрамы. Под пальцами выплясывали неровности, нанесённые параллельно друг другу, будто кто-то намеренно полосовал кожу на ровные ремни. Или ножей было четыре…
Можно было догадаться… Что барс не избил друга за предательство. Барс напал и принялся убивать. И почти убил. Но его остановили.
Это и был срыв с нападением, который значился в документах. Только имя затёрли. Убрали. Отец-видящий смог привести душу домой, мать знахарка собрала и выходила сына. А он навсегда потерял сторону. Вернуться к старому стало невозможно, принять новое сложно. Алтайский коловрат.
Господи. Бедный мальчик.
Настя отстранилась, сама расстегнула тугие пуговицы на ширинке, штаны с шуршанием оказались на полу, осталось только вышагнуть из них, но для этого нужно отстраниться друг от друга.
Они расцепились, как будто с трудом разрывая клей. Паша снял с запястья часы, подошёл к столу, теперь можно было рассмотреть его целиком. Его и следы, оставленные на память анимагом. Не зря он привёл Бьёрна в лагерь под дулом ружья, этот человек знал, насколько безумны бывают сорвавшиеся анимаги. Знал, как опасны разъярённые барсы.
- Как… - вопрос застрял где-то в горле. Но Настя должна была знать. – Как ты выжил?
- На самом деле он не хотел меня убивать. Сразу не хотел.
Металлический браслет часов стукнул о столешницу.
Травница опустилась на постель, села скрестив ноги.
- Ты был там? Был в нави?
- Был.
А ведь его нисколько не портила нагота. Наоборот, сухое тело было очень ладным, лишь страшные отметины…
- И я была. – Прошептала Настя и протянула ему руку. Ладони сомкнулись.
В конечном счёте, этот момент определяет, что случится дальше. Иначе пока не придумали.
Когда тела сплетаются, сливаются в единое и, соединившись, определяются могут ли жить как одно целое.
Когда выясняется, какая нежная щёточка волос на затылке, и как сладко вести ладонью по этой щёточке.
Когда, поначалу направляя друг друга, вы неожиданно понимаете, что это больше ни к чему. Вы оба знаете верный путь.
***
- Сегодня просто паломничество какое-то. – Буркнула Ида, грохнув чайником так, что Тине показалось, он сейчас расколется. Чайник – изделие монахов из скрытого монастыря – оказался крепок, устоял. – Травница ваша полдня сидела, ждала у моря погоды, теперь ваша троица заявилась.