— Воинство бранное, — еще громче запел отец Стефан, — Славой избранное, Боже, храни! Боже, храни!
— Воинам-мстителям, — вторил ему полковник, — Чести спасителям, Миротворителям…
— Долгие дни! — перекрывая оркестр, пел полк.
Откуда прозвучали выстрелы, отец Стефан не понял. На полуслове споткнулись и упали, кто шел в первых рядах. На белых гимнастерках расплылись красные пятна. Еще залп. И еще с десяток гимнастерок окрасилось в красный. Одухотворенные атакой и пением, русские солдаты не увидели одетых в защитную песочного цвета форму японцев.
— Огонь! — подняв саблю, прокричал полковник, сабля не успела опуститься, выпала из руки, полковник с пробитой грудью повалился на песок.
— Бросьте меня, спасайте знамя и себя! — прохрипел он, когда офицеры и солдаты склонились над своим командиром. Рассуждать и спорить времени не было — японцы давали залп за залпом, оттесняя полк к берегу реки.
Удивительно, но полк, шагавший к реке сбрасывать японцев в воду, сам вошел в ловушку — где справа крутой берег, а слева два японских полка, что преследовали и расстреливали отступавший 22-й Восточно-Сибирский. Ни русские, ни японцы не ожидали такого поворота. И японцы, развернувшись, нацелили свои винтовки на 11-й стрелковый, так удачно загнавший себя в окружение.
Сколько же их было?! Они прятались за кустами и за тысячу шагов сливались в своих песочного цвета гимнастерках с песком маньчжурских сопок. Полк, рассредоточившись, бил наугад. Отец Стефан вглядывался и не мог отличить, кто стреляет по ним — точно по ним стреляли сами сопки, сама эта земля убивала их — кто пришел сюда защитить ее… защитить от вероломного врага, решившего оскорбить их царя и занести свой кривой меч над Россией! Невольно пригибаясь от пуль, отец Стефан склонялся над упавшими солдатами.
— Потерпи, брат мой, — говорил он раненому, — сейчас тебя вытащат, ты не останешься здесь, — рвал гимнастерку на полосы и затыкал рану, пытаясь остановить кровь. Он ходил от одного солдата к другому и перевязывал этими лентами пробитые руки, ноги, тела своих товарищей. Закрывал глаза убитым.
— Отец, я не хочу умирать, — слышал слова.
— Ты не умрешь, — отвечал, и закрывал ошалевшие, вдруг застывающие глаза.
— Батюшка, отпусти грехи…
— Именем Божием… — и вновь его ладонь ложилась на глаза убитого и опускала веки. И крест касался синеющих губ. Сколько же боли. Сколько перекошенных смертью лиц — родных русских лиц.
— У меня кончились патроны!
— И у меня кончились!
— И у меня пусто!
Солдаты, прячась за кусты, холмики и камни, теперь не знали, что делать. Весь боезапас был расстрелян. А враг все стрелял и стрелял, каждую минуту раня или убивая солдат 11-го Восточно-Сибирского полка.
— А ну вас всех! — один солдат, а за ним еще с десяток прыгнули с крутого берега, покатились и вонзились в воды реки, надеясь найти в них спасение.
За спиной река, впереди — в тысяче шагах полумесяцем стоял враг. Полк был в полном окружении. И кончились патроны. И почти все офицеры убиты.
— В штыковую, братцы! — вскочил на возвышенность капитан Иванов. — Вперед соколы! Ура-а-а! — и первый бросился вперед, где среди кустов прятались японцы.
Поднявшийся полк — за ним. И отец Стефан вознеся крест — вместе со всеми — вперед на прорыв!
Сто шагов, двести, триста — бежать было не страшно. Вот уже виден враг.
Ну, давай же! Иди сюда! Отведай русского штыка!
Солдаты спотыкались, падали, но не было времени оглядываться, поднимать раненых, нужно добежать до врага и проткнуть его желтый мундир!
— Ага! — слышались крики — трусите! — желтые мундиры не побежали навстречу, нет, они пятились назад, посылая сотни смертоносных пуль.
Кто первым остановился, кто залег на землю, кто спрятался за холм, за камень? — не важно, теперь весь полк лежал на земле, пряча головы. Не добежать до врага. Слишком плотно и прицельно кладет он свои смертоносные пули. Бьет в грудь, в бока, бьет со всех сторон, а за спиной река, а за рекой тоже враг. Один путь — только вперед, к сопкам, где должна быть наша армия.
— От ты, япона мать! — ругались солдаты. — Не хочет в штыковую! Боится русского штыка!
Залег за куст и отец Стефан. Но и так пули попадали и убивали. Неужто погибнуть здесь, так, без покаяния?! Ну уж нет!