Построенная как наставление государю («княжеское зерцало» — жанр популярный в средние века и на Востоке и на Западе), «Панчатантра» брала, однако, свой материал из сказок о животных — сказок, широко распространенных у всех народов мира. Из Индии цикл басен о животных проник в Иран, а оттуда — в арабские страны.
Для развития европейских, и в частности славянских, литератур наибольшее значение имела именно арабская версия басенного цикла: на основе этой версии возникли и ее греческая переработка, в свою очередь использованная южными и восточными славянами, и латинское переложение, получившее распространение по всей Западной Европе.
По своей структуре арабская версия цикла несколько отличалась от индийской. Общая «рамка» цикла (разговор царя с мудрецом), мало разработанная и в «Панчатантре», играла в арабском тексте небольшую роль; важнейшее значение приобрел зато основной рассказ первой книги — о двух шакалах, льве и быке. Индийские имена этих шакалов — Каратака и Даманака — были переданы в арабском тексте как Калила и Димна; по их именам и весь цикл получил название «Калила и Димна». К обширной первой главе, рассказывающей о том, как Димна поссорил льва с быком и погубил быка, была прибавлена здесь еще одна глава о суде над Димной и его казни. Далее следовали небольшие по размерам главы, соответствующие 2—4-й книгам «Панчатантры» — о вороне и его друзьях, о воронах и совах, об обезьяне и черепахе (заменившей дельфина индийской версии); из 5-й книги индийского цикла был взят не рамочный рассказ, а одна из вставных притч — о человеке, безрассудно убившем ласку, спасшую его ребенка от змеи. На этом, однако, текст «Калилы и Димны» не оканчивался: в него включались еще главы о царе Шадираме, его визире и женах и ряд других глав, восходивших, видимо, тоже к индийским источникам,[90] но таким, которые не отразились в «Панчатантре».
Арабская «Калила и Димна» отличалась от «Панчатантры» и по жанру. Проза здесь полностью вытеснила стихи; созданная в XIII в. «Калила и Димна» представляла собой новеллистический цикл, предвосхитивший такие памятники арабской художественной прозы последующих веков, как «Тысяча и одна ночь». Роль подобных новеллистических циклов в мировой литературе хорошо известна: не без влияния Востока (который здесь, как и в ряде других случаев, значительно опередил Западную Европу) новеллистические циклы появляются в конце средних веков и на Западе. Именно в этом жанре, представленном такими шедеврами, как «Декамерон» Боккаччо (испытавший некоторое влияние «Калилы и Димны»), отразился, по словам А. Н. Веселовского, «протест реальности» против феодально-рыцарского идеала средневековья.[91]
Идеология «Калилы и Димны» своеобразна. Мы уже отметили важную роль, которую приобрела в этом варианте история двух шакалов, давшая имя циклу и занимавшая не менее половины всего текста. В чем был смысл всей этой истории? Появление в арабском варианте особой главы об осуждении коварного Димны приводило исследователей к довольно естественному заключению, что основная тема «Калилы и Димны» — «предостережение носителю власти не слишком доверять доносам и не торопиться осуждать обвиняемых».[92] Однако более внимательное рассмотрение арабской версии заставляет прийти к выводу, что идея ее не так проста. Создатель этой версии, Абдаллах ибн ал-Мукаффа, перс-зороастриец, так и не ставший ортодоксальным мусульманином (впоследствии он был жестоко казнен по обвинению в ереси), вставил во введение к «Калиле и Димне» смелое рассуждение о невозможности установления истинной религии;[93] весьма тонко и сложно построил он и рассказ о суде над Димной. Если в «Панчатантре» царь-лев мудр и храбр, то в «Калиле и Димне» он «тщеславен, нетерпим в мнениях, а мнения его были несовершенны».[94] Под стать царю и его двор, состоящий из интриганов и завистников, старающихся погубить друг друга и занять первое место при государе. При всей порочности Димны суд над ним, совершаемый такими царедворцами, не может вызвать сочувствие читателя. В исследовательской литературе уже справедливо отмечалось, что внутренний смысл главы о суде над Димной, написанной ал-Мукаффой, не соответствует ее внешнему смыслу: глава эта изображает не торжество добродетели в зверином царстве, а «сложные взаимоотношения в человеческом обществе».[95] В центре изложения оказывается не осуждение Димны, а его самозащита: хитрый шакал остроумно высмеивает своих обвинителей, показывая, что они ничем не лучше его.[96]
92
Ср. предисловие Е. Э. Бертельса в книге: Калила и Димна. Перевод И. Ю. Крачковского и И. П. Кузьмина. Под ред. И. Ю. Крачковского. Изд. 2-е. Μ., 1957, стр. 11. Эта мысль высказывалась в научной литературе неоднократно, ср.: Th. Benfey. Pantschatantra, I. Leipzig, 1854, S. 298; Th. Nö1deke. Zu Kalila wa Dimna. «Zeitschrift der Deutschen Morgenlandischen Gesellschaft», Bd. 59, Leipzig, ‘1905, S. 797. T. Нёльдеке, впрочем, указывал, что глава о суде над Димиой обнаруживает ловкость хитрого шакала и что обвинение против него строится в этой главе только на подслушанных разговорах (Th. Nö1deke. Burzoes Einleitung zu dem Buche Kalila wa Dimna. «Schriften der Wissenschaftliche Gesellschaft in Strassburg», Heft 12, Strassburg, 1912, S. 2, Anm. 4).
95
G. Richter. Studien zur Geschichte der alteren arabischen Fürstenspiegel. Leipzig, 1932 (Leipziger Semitische Studien, N. F., Bd. III), SS. 23—28.