В XI в. на основе «Калилы и Димны» была создана греческая версия цикла басен о животных; составителем ее был, согласно древнейшей традиции, Симеон Сиф (Сет), ученый и переводчик при дворе византийского императора. Симеон Сиф назвал (на основе неправильного истолкования смысла арабских имен двух главных персонажей) Калилу Стефанитом («увенчанным»), а Димну — Ихнилатом («следящим», «исследующим»);[97] по их именам был назван греческий, а затем и славянский вариант цикла. История двух шакалов заняла в «Стефаните и Ихнилате» еще большее место, чем в «Калиле и Димне»; последующие главы цикла были сокращены,[98] ряд вставных новелл выпущен. Некоторые из этих новелл имели в арабском оригинале довольно фривольный характер (например, те, которые потом были использованы в «Декамероне»), и исключение их могло объясняться осторожностью греческого переводчика, не решившегося предлагать читателям (особенно читателям из императорской фамилии и двора) столь легкомысленное чтение. Но трактовка основного сюжета была в «Стефаните и Ихнилате» столь же сложной, как и в «Калиле и Димне»: и здесь царь Лев изображался насильником («Что это, приятель, мы видим Льва недвижимым и не притесняющим никого, как это ему свойственно?», — с удивлением спрашивал Ихнилат), и здесь осуждение хитрого шакала вовсе не было актом правосудия. В «Калиле и Димне» исход суда, несмотря на изобретательную защиту Димны, определялся все-таки тем, что два свидетеля уличали его в преступлении (в клевете на быка); в «Стефаните и Ихнилате» юридического доказательства вины не было, и суд над Ихнилатом оказывался на всем своем протяжении неправым судом[99].
В XIII в. греческий текст «Стефанита и Ихнилата» был переведен на славянский язык.[100] Южнославянский переводчик не имел специального термина для обозначения небольшого, но сходного с волком зверя, забредавшего иногда из Азии на Балканский полуостров; он называл поэтому главных героев просто «зверями»; внес он и некоторые небольшие дополнения к рассказу (мы остановимся на них ниже). Но в целом славянский текст «Стефанита и Ихнилата», попавший затем на Русь, был довольно близок к греческому оригиналу. Список этого текста, проникший в Россию, не имел только окончания, обрываясь на середине седьмой главы — о царе, его советнике и женах; главное место (три пятых всего текста) заняли здесь две главы, посвященные Стефаниту и Ихнилату.
По своему характеру басенный цикл «Стефанит и Ихнилат» был, как мы уже отметили, необычным явлением в древнерусской письменности. Необычно было «рамочное» построение повествования, когда внутрь одного рассказа вставлялся другой рассказ, а внутрь того — иногда еще и третий. Необычны были (во всяком случае для русской письменности) и действующие лица этих рассказов — сказочные звери.
Но при всей своей сказочности мир зверей в баснях «Стефанита и Ихнилата» оказывался часто более близким древнерусскому читателю, чем идеализированный мир назидательной литературы. Как и в жизни, добродетель в баснях редко торжествовала над пороком; простота и смирение мало помогали слабому зверю, окруженному сильными. Жертвой такой простоты оказывался, например, верблюд (в одной из вставных басен цикла), поступивший на службу ко льву. Пока лев был силен, звери, жившие под его властью, не терпели нужды, но после того, как он был побежден «елефандом» (слоном) и заболел, жизнь его подчиненных стала трудной. Не сумев уговорить льва расправиться с «иноземным» верблюдом, гавран (ворон), лисица и волк прибегли к уловке: каждый из них предлагал себя в пищу льву, а остальные отвергали эту жертву. «Мал бо еси телом и худ!», — крикнули они ворону. «Смрадно бо есть тело и на пищу непотребно», — сказали лисице, а мясо волка сравнили с «песьим мясом», вредным для желудка. Рассчитывая на такое же великодушие, верблюд похвастался «сладостью» своей плоти и тоже предложил себя в жертву. «Истинну рекл еси, о верблюде!», — воскликнули остальные и немедленно растерзали его.
Хитрость — вот единственное, что может спасти слабое существо в таком мире. Великим хитрецом оказался заяц, попавший (в другой вставной басне) в такое же положение, как верблюд. По приказу царя-льва подданные должны были ежедневно приводить ему на съедение по одному зверю. Заяц, на которого пала очередь, пришел к царю без сопровождающего зверя (который по обычаю должен был его конвоировать) и с опозданием. Разъяренному голодом льву он объяснил, что тащил на съедение «зайца друга своего», но по дороге на них напал другой лев и отобрал жертву, несмотря на то что ему было сказано, для кого она предназначалась. Царь потребовал, чтобы ему показали похитителя. Заяц привел его к глубокому колодцу и показал ему «сень» (отражение): «Видиши ли лва, иже похыти твоего зайца? И сей заець у него есть!». Лев бросился в колодец и утонул.
98
По предположению шведского исследователя «Стефанйта и Ихнилата» Л. Шёберга (L.-О. Sjöberg. Stephanites und Ichnelates. UberlieÎerungsgeschichte und Text. Uppsala, 1962, SS. 55—86), первоначальная греческая редакция была краткой и состояла из восьми глав; в последующие греческие редакции был включен еще ряд глав арабского оригинала (см. стр. 112). Южнославянский перевод был сделан с дополненного варианта краткой редакции, состоявшего из десяти глав (ср. комментарий, прим. 102).
100
А. В. Рыстенко считал, что славянский перевод был сделан не позднее XII— начала XIII в., так как уже в древнейшем известном нам списке, конца XIII—XIV в. (ныне в ГБЛ, собр. Григоровича, № 54 (1736)), обнаруживаются вторичные чтения (А. В. Рыстенко. К истории повести «Стефанит и Ихнилат» в византийской и славяно-русской литературах, стр. 41). Возражая против этого вывода, Л. Шёберг справедливо заметил, что оригинал древнейшего списка вовсе не должен был отстоять ст него на целое столетие и датировка Рыстенко представляется поэтому чересчур ранней (L.-О. Sjöberg. Stephanites und Ichnelates, SS. 113—114).