Алексей Смирнов
СТЕГАНАЯ ДЕРЖАВА
1
– Ну и в чем твоя проблема? - спросил Мансур, когда ощутимо полегчало всем: и бутыли достоинством в литр, и Мансуру, и Носоглотке.
Носоглотка, шишковатый здоровяк, шмыгнул носом и потянулся за жиденьким пучком кинзы. Другую руку, которой он только что брал шашлык и макал его в острый соус, Носоглотка вытер о просторную бесформенную рубаху.
– Да не проблема даже, - ответил он, чуть растягивая слова.
– Но ты же сказал, что надо перетереть.
В шашлычной было чадно и хорошо, так пахнет на вокзалах, в недорогих кафе и милицейских обезьянниках. Главенствующая составляющая определяется контекстом, но общая гамма неизменна. Играла простая и понятная музыка, она же песня. Посетителей было мало: Носоглотка и Мансур. Мансур не любил роскошную жизнь и устроил в шашлычной нечто вроде приемной. Поэтому в назначенные часы ее закрывали на мероприятие.
Иногда мероприятие мнимое перерастало в мероприятие настоящее: принимались меры. Тогда, уже после мероприятия, приоткрывался черный ход, и оттуда выносили расстегнутые тела.
Но это случалось редко, Мансур прославился миролюбивым нравом и слыл либералом. Его тропическая, первобытная внешность была обманчива; под шкурой агрессивной гориллы прятался миротворец.
– Дядя у меня есть, - с нарочитой брезгливостью сообщил Носоглотка. - Лох такой, что ты не поверишь. Таких вообще не бывает. Но вот представь себе.
– Так, хорошо, - Мансур взял бутыль, разлил. - Дядя. У дяди проблема?
– Проблема, ага, - недовольно кивнул Носоглотка. - Выперли его.
Мансур насторожился, навалился мохнатой грудью на стол:
– Плохие люди, а? Надо наказать?
Носоглотка расстроенно махнул рукой:
– Да нет, наказывать некого. И смысла нет. Он, Мансур, работал вахтером в какой-то занюханной конторе. Какой-то институт или бюро. Я не знаю, я эти фишки не рублю. И его выперли. Там многих выперли, потому что херней занимаются, денег нет, охранять нечего. И вахтерить бесполезно. Там проходной двор. Все, что можно, спиздили еще десять лет назад. Цветные металлы, ртуть...
Мансур, не спуская с него внимательных, чуть навыкате, глаз, закурил.
– Давай еще по одной и дальше рассказывай.
– Давай. Чтоб у тебя все нормалек было.
– Спасибо, дорогой. И чтобы ты тоже не болел.
Оба выпили, помолчали. Сморщенное лицо Носоглотки разгладилось, преобразилось в привычный блин, и он продолжил:
– Теперь дядя засел дома. Он никому на хер не нужен. Ему пятьдесят восемь, таких нигде не берут. Но он у меня не простой! он, понимаешь, не может без дела. Намылился кондуктором пойти, а то и дворником. Ну, мне это впадлу, понимаешь? Чтобы у меня дядя кондуктором ездил? Когда в институте штаны протирал - я думал, ладно. Все-таки институт. Или бюро. Но кондуктор - это же не вариант, согласись!
– Не вариант, - качнул бритой головой Мансур.
– Вот я и думаю, куда его пристроить, лошару.
– Так ты что же - с дядей живешь?
– А я про что тебе битый час толкую? С дядей.
– Давай, сейчас ему квартиру купим, будешь жить хорошо!
– Нет, Мансур, - отказался Носоглотка. - Он мне все-таки дядя. Понимаешь? Ну, я знаю, что гонево, но все равно он мне дядя. Он меня на санках катал. Он еще, может, и не поедет в квартиру. А если поедет, то один хрен. Чем он там заниматься будет? У него ведь шило в жопе сидит. Пойдет кондуктором и меня зашкварит. Как я пацанам в глаза посмотрю? Может, пристроишь его куда-нибудь - а, Мансур?
Носоглотка исхитрился приникнуть к столешнице так, что вроде бы и сидел, как прежде, но вроде уже и лег, и смотрит на могущественного Мансура, словно проворовавшаяся собака или ворона.
Мансур задумался. Клубы дыма окутывали его, размеренная сладкая песня наглаживала крупные уши, в животе было тихо и уютно.
– Куда же я его пристрою? - недоуменно спросил Мансур. - Пятьдесят восемь лет, говоришь? Полный лох? Выперли из вахтеров? Я даже не знаю.
– Придумай что-нибудь, - ныл Носоглотка. Было видно, что он действительно переживает за дядю. Переживает бескорыстно, от души, что удивительно в Носоглотке и за какие чувства ему впоследствии простятся многие грехи. - Я отработаю, в долгу не останусь...
– Да брось ты! - Мансур недовольно хлопнул его по плечу и вновь погрузился в раздумья. - Понимаешь, у меня все вакансии заняты. На точку его поставить?
– Нет! - Носоглотка взмахнул руками. - Ты что! Лошару такого на точку! Он же, придурок, честный в доску! До того честный, что прикажешь обманывать - честно пойдет и честно будет обманывать. Его обуют и разведут, как малолетку. Хуже малолетки... У него рожа - мечта лохотронщика... Ты представь: ему поручили военно-патриотическое воспитание. Так он и его провалил.
До Мансура что-то дошло.
– Он и в милицию пойдет?
– Пойдет, если ему скажут! Нет, если ему напеть, что дело чистое, то он поверит и сделает, и сам не допрет, чего натворил. Вот если ему кто растолкует, тогда он послушается и поплетется, как скотина на веревочке. Куда поведут. И всюду он будет доволен, всюду ему понравится. Полочку приколотит, картинку на стену повесит... Сядет чаи распивать.
– Послушай, Носоглотка, - Мансур был утомлен. - Ты не обижайся. Я тебя прямо спрошу: он больной, этот твой дядя? На голову? Совсем дурак? Умственно отсталый?
– Здоровый, - уныло отозвался Носоглотка. - Но дурак, это да. Добрый очень. Сказки мне на ночь рассказывал, конем скакал, ослом кричал...
– Конем скакал мне не надо, - мрачно обронил Мансур. Глаза его остекленели, взгляд стал тупым. Он смотрел на барменшу, которая хладнокровно протирала пивные бокалы. - В охрану я такого тоже не могу, - сказал Мансур после паузы. - В халдеи?
– Это впадлу, - нахохлился Носоглотка.
– Прости, брат. Я просто так думаю вслух. Забудь.
Носоглотке тоже случалось подумать вслух, но при Мансуре он не смел, да и не очень любил - ни вслух, ни про себя. А Мансур у себя в шашлычной мог думать как угодно, что угодно и про кого угодно.
2
Дядя Носоглотки, Константин Андреевич Черемисин, полностью соответствовал описанию, которым наградил его племянник Гриша по прозвищу Носоглотка. Долговязый, угловатый, неизменно жизнерадостный, переполненный оптимизмом дядя. Лицом он напоминал развеселившегося окуня. Серебряные волосы торчали природным бобриком. Если по паспорту дяде и в самом деле исполнилось пятьдесят восемь лет, то в душе ему не было и четырех. Это, конечно, в известном смысле преувеличено - вернее, приуменьшено, но многие окружающие не могли отделаться от впечатления, что да, никак не больше четырех - в крайнем случае, девять.
Черемисин действительно провалил военно-патриотическое воспитание, которым - как и любым порученным делом - занимался с удовольствием, с огоньком и выдумкой. Он вывез предоставленных ему для этого дела старшеклассников на место боевой славы, где думал почитать стихи и запустить китайские петарды. Но старшеклассники перепились еще в электричке, на месте боевой славы затеяли драку, и одного покалечили, а двое других едва не утонули в реке. Константин Андреевич огорченно скакал вокруг, плескал руками, приседал и восклицал. События приняли оборот, которого он совершенно не ждал, которого не мог даже помыслить.
Тогда он расстроился по-настоящему, и это состояние подавленности было для Черемисина редким и необычным. Оно объяснялось тем, что Константин Андреевич не прослуживший в армии и дня по причине плоскостопия, искренне любил все военное, особенно техническое. Он был ходячей энциклопедией и знал решительно все вещи, ни в малой степени его не касавшиеся. Он выписывал и покупал военно-технические журналы, делал вырезки и ксерокопии, переписывал статьи от руки. У него можно было получить ответ на самый неожиданный вопрос. Он мог, например, без запинки рассказать о дальности полета новейших беспилотных летательных аппаратов. Или о системе сканирования морского дна в акватории Финского залива. Или о системе радиолокационной защиты в Казачьей Бухте.