Первый приз Ласкера казался совершенно обеспеченным. И действительно, из пяти возможных его соперников плохо играли Пильсбери, Шлехтер и Чигорин; хорошо играл Яновский. Но еще лучше Маршалл. Он триумфально провел турнир, выиграл из 15 партий — 11 и свел 4 в ничью. А Ласкеру пришлось поделить с Яновским второе и третье место, с 11 очками у каждого, отстав от Маршалла на целых 2 очка. И вдобавок Ласкер проиграл две партии Пильсбери и Шлехтеру. Это был явный неуспех, и затушевать его было нельзя.
Фрэнк Маршалл
После Кэмбридж-Спрингса Ласкеру пришлось, очевидно, призадуматься в связи со злорадно-вежливыми комментариями шахматного мира. Острым своеобразием и воинствующим волевым началом в психике Ласкера нужно объяснить не раз отмечавшийся факт: Ласкер не любим в шахматной среде. Конечно, он импонировал этой буржуазной среде профессионалов и меценатов, но он и раздражал ее — ведь настойчиво подчеркивал чемпион мира при каждом удобном случае, что шахматы для него лишь побочное занятие. Это было обидно, и не только Таррашу. Поэтому с таким рвением распространяли слухи и с таким удовольствием велись разговоры после каждой его неудачи о «конце» Ласкера, и, наоборот, успехи его казались как бы незаслуженными, им словно не хотели верить. Наблюдается характерная и любопытная периодичность в шахматной судьбе Ласкера: его «хоронили» четыре раза — в 1895 году после Гастингса, в 1904 году после Кэмбридж-Спрингса, в 1921 году после матча с Капабланкой, в 1934 году после цюрихского турнира. Но все эти четыре раза Ласкер возвращался торжествующим и победоносным и хоронил других, сбрасывая их короля с шахматной доски.
Но, несомненно, Ласкер задумался после Кэмбридж-Спрингса и должен был вспомнить хотя бы о Нюренберге. Его любовь к ясным, недвусмысленным положениям на шахматной доске, его настойчивое стремление подчинить ход партии развитию логической идеи — все эти шахматные качества молодого Ласкера вполне соответствовали одной из сторон его индивидуальности. Но лишь одной из них. Ласкер не исчерпывается понятиями: ясность, логика, простота. Были в его игре и неудержимый волевой порыв, и глубокомысленная острота, и отточенный парадокс. Эти элементы его психики также настойчиво стремятся создать на доске исключительно сложное, парадоксально запутанное положение. Такое положение пришпоривает его инициативу, устраняет некоторую пассивность, — а он страдал от нее первое десятилетие. Именно эта пассивность была причиной поражения, нанесенного ему в Нюренберге Яновским, Пильсбери, Харузеком — игроками явно выраженного агрессивного стиля. Стало быть, нужно ее преодолеть, стало быть, нужно культивировать в себе агрессию.
Сказанное, конечно, лишь схема. Но лишь в свете этой схемы можно понять поистине необычайный путь, пройденный чемпионом мира. Это путь от простого и ясного Ласкера, каким видел его шахматный мир в матче со Стейницем, в Гастингсе, в Лондоне, к Ласкеру сложному и темному, каким он предстал в Петербурге 1914 года; это путь от зрелой простоты, обнаруженной юношей, к чистой юношеской сложности и молодой страстности, показанной зрелым человеком. После 1904 года путь этот шел через этапы — Маршалл, Тарраш, Яновский, Шлехтер. Четыре этих корифея стали словно в очередь на Ласкера. И первым из них был Маршалл.
Фрэнк Маршалл (род. в 1877 г.), показывавший еще недавно признаки своей былой грозной силы, высокий, худой американец, с четким профилем, — яркая шахматная индивидуальность. Конечно, и он ученик Стейница, мастер позиционной игры, знаток солидного ферзевого дебюта. Но чувствуется, однако, что это в нем не прирожденное, не натура, а лишь результат упорной учебы, приобретенная из шахматных книг внешняя культура. Но когда он выходит на «тропу войны», дорвавшись до отчаянной, безудержной и рискованной атаки, — тогда лишь проявляется подлинный Маршалл и обнаруживается первобытный человек, сбросивший с себя городские одежды и яростно мчащийся по следам врага. Этот подлинный Маршалл — изощренный виртуоз хитроумнейших ловушек, мастер притворных отступлений и неожиданных нападений.
Таков Маршалл, имевший все основания гордиться своим первым призом в Кэмбридж-Спрингсе. Но этот успех требовал продолжения, и вскоре после турнира Маршалл вызывает на матч Яновского, игрока родственного с ним стиля. Побеждает его с результатом плюс 8, минус 5, ничьих 4. Не очень блестящая, но все же победа. А затем следует вызов, обращенный к Ласкеру. Но не так просто добиться матча с чемпионом: Ласкер ставит затруднительные материальные условия. Он еще раз подтверждает, что не намерен жертвовать ни своим временем, ни своим досугом ради удовольствия любителей шахматной игры, если они отказываются оплатить свое удовольствие.
Маршалл не отчаивается. Он бросает вызов Таррашу, который сам добивается матча с чемпионом. Оба они понимают, что победителю матча легче будет организовать встречу с Ласкером. В 1905 году состоялся этот матч, окончившийся разгромом Маршалла. Лишь одну партию сумел он выиграть при 8 поражениях и 8 ничьих.
И все же Маршалл не был обескуражен. В следующем, 1906, году он блестяще берет первый приз на нюренбергском международном турнире, не проиграв ни одной партии, опередив всех остальных на 1½ очка — победитель его Тарраш оказался лишь на девятом месте. И Маршалл вновь вызывает Ласкера на матч. Американские шахматисты поддерживают своего чемпиона, собирают требуемую Ласкером сумму гонорара, достаточно, впрочем, скромную — в тысячу долларов; модные боксеры и футболисты получали больше за свои выступления.
Матч Ласкер—Маршалл состоялся в США в 1907 году, и если Тарраш разгромил Маршалла, то Ласкер уничтожил его. Одну партию Маршалл все же выиграл у Тарраша, а у Ласкера ни одной: восемь побед при семи ничьих — таков был оглушительный итог.
Кто следующий? Конечно, Тарраш. Ведь были у него за эти годы значительные успехи, и лучшие из них — первый приз в остэндском матче-турнире, где участвовали шесть крупнейших мастеров (без Ласкера), игравших друг с другом по четыре партии. Тарраш вышел победителем и, окрыленный победой, вновь стал добиваться матча с Ласкером. Уже давно шли толки о необходимости организовать эту встречу. Сам Тарраш держался в этом вопросе достаточно вызывающе. После победы над Маршаллом, в своей речи на банкете, он заявил:
«После этого моего нового и крупнейшего достижения у меня нет оснований думать, что в шахматном мире кто бы то ни было должен считаться выше меня. На самом деле гораздо труднее победить молодого Маршалла, чем престарелого Стейница. Я готов на приемлемых условиях сыграть матч с Ласкером, но вызывать его я не намерен; это должен был бы сделать тот, у кого недостаточная репутация и недостаточные успехи. Мои же успехи за 20 лет по меньшей мере равноценны его успехам. Дело шахматного мира осуществить этот матч, если он представляет интерес. Шахматный мир в лице своих руководящих организаций в Германии и Америке, т. е. германского шахматного союза и американских клубов, должен установить приемлемые условия, которые побудили бы нас, а если необходимо, то заставили бы вступить в единоборство. И шахматный мир увидит нашу борьбу. Если он пожелает, то получит матч Ласкер—Тарраш».
Ко времени своего матча с Ласкером (1908 г.) сорокашестилетний Тарраш был общепризнанным лидером «новой школы», жившей заветами Стейница. Кто же мог оспаривать это лидерство? Он был очень сильный практический игрок, плодовитый и красноречивый теоретик, опытный педагог, снабдивший пространными комментариями множество лучших партий былых корифеев и современников. Был он также энергичным шахматным деятелем, организатором германского шахматного движения, искусным оратором, владевшим оружием элементарного и доходчивого остроумия; он первый внес в сухие шахматные комментарии элемент литературного таланта, и часто прокомментированную им партию можно было читать как художественное произведение — правда, невысокого уровня.