Это знакомство и новая встреча Ласкера с прежними противниками прошли для него без особых приключений. Из 18 игранных в турнире партий он выиграл 13 при трех ничьих и двух поражениях. Одно нанес ему русский шахматист Дуз-Хотимирский, — это вряд ли имело принципиальное значение. Но в самом начале турнира Ласкер проигрывает свою партию Рубинштейну, причем, замечает один из комментаторов этой партии, «необыкновенно тонко» играл Рубинштейн и принес ему победу «замечательный замысел». Комментатору нужно в этом случае особо довериться, так как им был сам Ласкер.
Выиграв у Ласкера, Рубинштейн выиграл еще 11 партий, проиграв лишь одну — по странной случайности тому же Дуз-Хотимирскому, окончив турнир с тем же результатом, что и Ласкер—13½ очков, и разделив с ним первое и второе места, Два вывода мог сделать шахматный мир из одного турнира: что Ласкер выше всех и сверстников своих и молодежи на целую голову и что на такую же голову выше них оказался Акиба Рубинштейн, — правда, пока еще только в этом турнире. Кто же такой Рубинштейн? Не он ли будет следующим претендентом? Игра его в этом турнире была, по отзывам специалистов, безукоризненной, абсолютно безошибочной, техника его превосходила технику Тарраша и Мароци, знание теории эндшпилей было исчерпывающим.
Давид Яновский
Но до Рубинштейна претендуют, оказывается, на Ласкера еще два конкурента. И первый из них знакомый нам Давид Яновский, эффектно и элегантно одетый человек, воплощение буйного азарта: он шахматы готов превратить в рулетку. Основным пороком шахматной игры считает он наличность в ней ничьей, и величайшее для него оскорбление, когда партнер предлагает ему ничью. Участвуя в турнирах, устраивавшихся в 1900—1903 годах в Монте-Карло, ухитрялся он чуть не одновременно вести две партии: одну за шахматным, а другую за рулеточным столом. Ласкер, прирожденный аналитик всех видов азарта, должен был необычайно интересоваться этим персонажем. Пятнадцать лет спустя пишет он о Яновском в тоне дружеской иронии: «Партии Яновского показывают, что он может 10 раз в руках держать выигрыш, но, жалея расстаться с партией, в конце-концов уверенно ее проигрывает». А знаменитый шахматист и известный шахматный литератор Шпильман говорит: «Яновский любил азарт больше всего, это, однако, не была погоня за счастьем — это был азарт ради азарта, как искусство ради искусства». И при всем том был он шахматистом исключительной природной одаренности; к группе Цукерторта—Чигорина—Пильсбери следует отнести и Яновского, с той, однако, разницей, что содержанием жизни как для них, так и для него шахматы не были: лишь средством нервного возбуждения, не более; ненавидящий алкоголь Яновский был, по существу говоря, алкоголиком от шахмат. Это знал шахматный мир и не склонен был серьезно относиться к Яновскому. Но в отношении Ласкера ему повезло.
Один из его поклонников предложил ему средства, чтобы организовать серию из четырех партий с Ласкером, — это не был, конечно, матч на первенство мира. Серия эта была разыграна в Париже, в мае 1909 года, с результатом сенсационным: ни одной ничьей и по две партии выиграл каждый. И не то, чтобы Ласкер играл хуже обычного в этих партиях, — Яновский играл как никогда раньше и никогда позже в своей жизни, призвав на помощь своему таланту терпение и выдержку. Это был взлет — неповторимый, да и вряд ли сам Яновский думал, что ему удастся удержаться на достигнутых высотах. Организованный осенью этого же года матч Ласкер—Яновский, теперь уже на первенство мира, окончился разгромом Яновского: лишь одну партию из десяти сумел он выиграть при двух ничьих. Не выдержали нервы Яновского, и, как замечает комментатор, победа Ласкера была скорее победой не над шахматистом, а над человеком Яновским. Говоря языком Ласкера, Яновский, как и Тарраш, не имел морального права быть чемпионом мира.
И все тот же неотвязный вопрос — кто следующий? Ласкера не хотели оставить в покое.
Шесть человек играло в 1907 году в остэндском турнире: Тарраш, Шлехтер, Яновский, Маршалл, Берн, Чигорин. Трое из них уже встретились в матчах с Ласкером. Мы знаем результаты: трое были побеждены, Чигорин умер, Берн был уже стар и никогда не обладал беспокойным честолюбием. Оставался австриец Карл Шлехтер.
Еще в 1906 году Ласкер писал о Шлехтере: «Шлехтер обладает, быть может, достаточным для борьбы за мировое первенство дарованием, но слишком ценит спокойную жизнь, не наделен достаточным темпераментом и повидимому неспособен на решительное усилие воли, необходимое, чтобы вырвать из рук другого мировое первенство».
И другие тоже говорили о Шлехтере, что он отнюдь не был боевой натурой. Но Ласкеру больше, чем другим, следовало бы знать, что психология — палка о двух концах. Небоевая натура Шлехтера наделала Ласкеру больше хлопот, чем боевые натуры Яновского, Маршалла и многих других.
В шахматной литературе существовала тенденция рассматривать Шлехтера как воплощение «безличного начала» в шахматах, как представителя безупречной, неуязвимой техники, о которую, словно о воду, бесцельно ударялся острый кинжал ласкеровской тактики. Шлехтер считался человеком «без нервов» — какие же нервы у шахматной машины? Этим и объяснялся до последнего времени неожиданный и как будто непонятный результат матча Ласкер—Шлехтер. Укреплению этой концепции способствовал, конечно, сам Ласкер. После второй партии матча, окончившейся как и первая в ничью (матч происходил в 1910 г. на большинство из 10 партий), Ласкер писал: «Шлехтер обладает совершенно другим стилем, чем мои противники в матчах последних 15 лет — Стейниц, Тарраш, Маршалл, Яновский. У тех было стремление к инициативе, а австрийский чемпион наибольшее значение придает надежности. Даже перспектива выигрыша не завлекает его. Как же можно выиграть у того, кто с равным хладнокровием относится и к обольщениям успеха и к угрозам намечающейся атаки, кто во главу угла ставит безопасность? Ответ на этот вопрос в настоящее время еще неизвестен. Теоретически пока что можно сказать следующее: если бы со шлехтеровской стратегией была соединена инициатива, налицо был бы совершенный стиль, и Шлехтер был бы непобедим. С другой стороны, быть совершенно непогрешимым не дано никому. Достоинство шахматиста в конце-концов всегда лишь приближение к идеалу. В чем-то у каждого скрывается слабость, чаще всего это боязнь, преувеличенная храбрость или неточность наблюдения. Моя задача в последующих партиях матча сделать первую попытку к решению проблемы «Шлехтер».
Но эту проблему Ласкер не решил. И правильно указывает советский исследователь и шахматист И. Майзелис в своей интересной статье, в корне расшатавшей ходячую концепцию о «безличности» Шлехтера: «Ласкер в этом матче, по общему мнению, играл много ниже своих сил, но возможно, что он и недооценил Шлехтера, вернее, недостаточно его понял, а как раз у Ласкера психологический просчет в отношении противника может оказаться роковым».
Чуть было он и не оказался роковым для чемпиона. После четырех ничейных партий Ласкер грубой ошибкой проигрывает пятую, прекрасно игранную и доведенную до выигранного положения. «Дело кончилось бы иначе, если бы Шлехтер не утомил меня использованием каждой встречавшейся возможности», — пишет Ласкер. Затем снова 4 ничьих, счет Шлехтера плюс 5, счет Ласкера плюс 4. Стоит Шлехтер у свести в ничью последнюю, десятую партию, и он выигрывает матч со счетом 5½ против 4½ и приобретает звание чемпиона. А что стоит Шлехтеру, лучшему в свое время специалисту по ничьим, свести и эту партию в ничью? Но тут «человек без нервов» показывает несправедливость этой характеристики и вместе с тем свое исключительно честное отношение к шахматам. Об этой десятой партии Майзелис пишет: «К чести Шлехтера нужно заметить, что он с самого начала играл (черными) на осложнение, явно неудовлетворенный своим случайным и незаслуженным плюс очком в пятой партии. Получив в результате несколько нервной и беспорядочной игры Ласкера (первоначально имевшего подавляющую позицию) выигранное положение, сам нервничая, он пожертвовал качество, не заметив сравнительно простого опровержения (редкий случаи при непогрешимости его техники), и проиграл».