Ничейный результат матча оставил за Ласкером звание чемпиона. И все же авторитет его, так блестяще подтвержденный в период 1904—1910 годов, был слегка поколеблен этим ничейным результатом. А там, на далеком шахматном горизонте, появляются новые имена, надвигаются новые соперники. Пусть Шлехтер дал максимум своих возможностей в этом матче, — дальнейшая его судьба это подтверждает, — но тут вблизи маячит идолообразный, с каменным лицом Рубинштейн, «могучий Акиба», — так уже зовут его в шахматном мире; а там вдали, в стране Морфи, Пильсбери и Маршалла, прозвучал уже шахматный голос молодого, блестящего кубинца и донесся через океан. Кто следующий? И как перед античным героем, встают перед победителем Ласкером из костей побежденных новые бойцы.
Что же, не ему, философу борьбы, на это жаловаться. Но пока он сыт, сыт шахматами по горло. Он объявляет паузу, он женится в 1911 году. С этого же года он углубляется в свои философские работы, разрабатывает «теорию борьбы», одну из частей его общефилософских работ. Он как бы говорит — оставьте меня в покое с этими шахматными пустяками. Он готов даже, как увидим дальше, отказаться от своего звания чемпиона.
Но оказывается, что он, решивший «проблемы» Стейница, Чигорина, Пильсбери, Тарраша, Маршалла, Яновского, полуразрешивший проблему — «Шлехтер», не решил еще проблему «Ласкер». Он думал, что он сильнее шахмат; шахматы оказались сильнее его. Ибо прошло четыре года и наступил 1914 год.
Генеральное сражение
Два города. Лодзь и Гаванна. «Польский Манчестер», столица индустриальной Польши, многолюдный, тесный, грязный город, весь в унылой сетке дождя или зыбкой пелене тумана, с воздухом спертым и плотным, в котором гаснут лучи слабого солнца, город жадности и нищеты, город зверской эксплоатации и мрачного труда. И столица солнечного острова Кубы, нарядная, веселая Гаванна, где жизнь ленива, воздух легок, беспечный город-паразит. Город грязи, угля и текстиля — и город табака, сахара и духов. Лодзь и Гаванна — мыслимо ли себе представить более разительный контраст?
И однако есть нечто общее у этих городов; оба они считаются шахматными городами. В Лодзи издавна много и сильно играют в шахматы; в Лодзи — в одном из немногих городов царской России — существовало шахматное общество; многие сильнейшие шахматисты России из Лодзи. В 1907 году происходил в Лодзи пятый всероссийский турнир; из 12 его участников было 7 лодзинцев, 3 — петербуржца. Это было состязанием между Лодзью и Петербургом. Как и ожидалось, победителем турнира оказался двадцатипятилетний Акиба Рубинштейн, имевший уже громкое европейское имя, хотя на европейском горизонте он появился лишь в 1905 году. Могучий Акиба сравнительно поздно обучился шахматам, но отдался им целиком и абсолютно. К 1909 году он достиг крупнейшего пока успеха — петербургский турнир — и уже считался сильнейшим представителем «новой школы», исключительным мастером позиционной игры, непревзойденным виртуозом ладейных концов, требующих максимально точного расчета. Идея о его матче с Ласкером была очень популярна, тем более что в 1912 году он взял первые места в 4 сильнейших международных турнирах.
Давняя шахматная традиция существовала и в Гаванне. Ведь этот солнечный город служил ареной драматических битв Стейниц—Чигорин. Матч Ласкер—Стейниц тоже должен был быть разыгран в Гаванне, но двадцатипятилетний Ласкер имел достаточно воли, расчета и выдержки, чтобы обеспечить другое место встречи, — он боялся гаваннского климата. К началу века в гаваннском шахматном клубе числилось много сильнейших игроков, но чемпионом столицы и острова в 1900 году был двенадцатилетний мальчик из состоятельной гаваннской буржуазночиновничьей семьи — Хозе Рауль Капабланка. Этот Моцарт шахматной доски научился играть в шахматы пятилетним, двенадцати лет был он мастером средней силы, в возрасте 21 года, в 1909 году, разгромил в матче чемпиона Америки Маршалла, а в 1911 году был приглашен на сильнейший европейский турнир в Сан-Себастьяно. То был турнир для избранных, играли в нем лишь первые призеры международных турниров. Капабланку пригласили на турнир вопреки желанию прочих участников, считавших его недостаточно квалифицированным для такого состязания. Но, как бывает в таких случаях, он взял первое место с 9½ очками из 14, проиграв лишь одну партию Рубинштейну, который разделил с Видмаром второе и третье места, с 9 очками. За ними оказалась вся старая гвардия — Тарраш, Маршалл, Мароци, Шлехтер и Яновский. Ласкера на турнире не было.
Итак, Рубинштейн и Капабланка. И если после Гастингса 1895 года шахматный мир говорил, что «не может быть чемпионом тот, кто не победил Чигорина, Пильсбери, Тарраша, так теперь, после Сан-Себастьяно 1911 года, шахматный мир повторял недоверчиво: «не может быть чемпионом тот, что не победил Шлехтера, Рубинштейна, Капабланку». Ласкер понимал, что кажущаяся жестокость этих сомнений и вопросов обоснована законами борьбы, как они мыслятся в условиях буржуазной цивилизации. Но форсировать борьбу он не желал. И во всяком случае не хотел позволить себя эксплоатировать. Когда петербургское шахматное общество попыталось в 1911 году устроить четверной матч-турнир — Ласкер, Шлехтер, Рубинштейн, Капабланка, — Ласкер потребовал «неслыханный» по мнению шахматных меценатов гонорар: однако не о сотнях и не о десятках тысяч шла речь, а лишь о 5000 рублей. Предприятие это не осуществилось; не состоялся и проектировавшийся матч Ласкер—Рубинштейн: у Рубинштейна совершенно отсутствовали организационные способности, которые так помогли Ласкеру в 1894 году.
И в эти же дни, после сенсационного результата в Сан-Себастьяно, началась десятилетняя история переговоров о матче Ласкер—Капабланка. Прошедший американскую школу кубинец был несравненно практичнее лодзинского талмудиста: он понимал, что с Рубинштейном, победителем Ласкера, будет ему труднее сражаться, чем с Ласкером, и очень торопился со своим вызовом. Он сумел связать вопрос о матче с вопросом американского престижа и, по-видимому, был обеспечен необходимыми средствами. Сложные переговоры начались. Были уже выработаны некоторые пункты соглашения о матче. Был, в частности, и такой пункт, предложенный по инициативе Ласкера: «Если Ласкер не внесет к определенному сроку своей части матчевой ставки или не назовет к 21 ноября 1912 года срока и места матча, — звание чемпиона механически переходит к Капабланке».
В чем же было дело? Неужели Ласкер расчищал себе путь к сдаче своего звания без боя? Был ли этот пункт реализацией подсознательного его желания — «оставьте меня в покое»? Надоела ли ему, и в особенности в связи с результатом матча со Шлехтером, постоянная атмосфера недоверия, которая все время окружала его в шахматной среде...
Но тогда было бы последовательным осуществить при любых условиях этот матч с Капабланкой, тем более, что все шансы на успех были у Ласкера! И однако матч не состоялся: стороны не сошлись в некоторых пунктах условий, а затем Ласкер счел себя оскорбленным некорректным выражением Капабланки, допущенным им в переговорах о матче. Как бы то ни было, шахматная пресса имела все внешние основания утверждать, что Ласкер саботирует матч. Но и при объективном взгляде на дело было ясно, что Ласкер, конечно, «мудрит».
Боялся ли он своего соперника? Это было бы слишком элементарное решение вопроса. Вернее будет предположить, что постоянное давление на него шахматной среды, которую он вряд ли уважал, давление, не прекращавшееся с 1904 года, до крайности раздражало его волевую натуру; и уж совсем непереносимым было для него сознание, что от капризов шахматных меценатов той или иной страны зависят условия борьбы за удержание звания чемпиона.
И когда в 1914 году петербургское шахматное собрание приступило к организации грандиозного международного турнира, Ласкер обусловил свое участие уплатой экстра-гонорара: по 250 рублей за каждую игранную в турнире партию, вне зависимости от ее результатов. Таких гонораров, таких условий ни один шахматист никогда не требовал. Но у Ласкера шла здесь речь, главным образом, о престиже. Возможно, он и не ожидал, что требования эти будут удовлетворены. Однако желание устроителей турнира добиться встречи Ласкера с Капабланкой было так горяча, что после долгих колебаний требования эти были приняты.