Причем иногда он соскакивает с колеса, но тут же снова заскакивает.
Мы читали друг другу. Бегали по книжным лавкам, говорили о книгах и читали друг другу — вот чем мы сначала в основном занимались. Читали главы по очереди; а если попадется длинный диалог или когда пьесу читаем, мы распределяли ее по ролям. Читали больше в постели, но еще, особенно в наш ранний период, читали, сидя друг против друга на стульях, или сидя бок о бок на диване, или на скамейке в парке, в поезде на запад и обратно. Не знаю даже, почему мы перестали вместе читать, но постепенно это стало происходить все реже, реже, и постепенно, сами не заметив, как это вышло, мы начали читать разные книги, и постепенно стало неважно, что читает другой, не твоя книга, и ладно, и мы скучали и отвлекались, когда другой рассказывал про свою книгу. А читая разные книги, мы что делали — мы обставляли разные жилища, мы чуть ли не отдельные миры создавали, чтоб в них оказаться порознь и вновь себя обрести. И, конечно, так мы и сидели порознь, и постепенно мы все больше и больше времени проводили порознь, в этих раздельных мирах, а не в доме, где мы жили вдвоем. Когда Кларенс ушел от меня, я, по-моему, не стала более одинокой, чем когда он был дома, уже под конец. Если б сейчас я открыла дверь и каким-то чудом обнаружила, что он сидит на площадке, я бы, конечно, удивилась, поскольку, учитывая обстоятельства, это было бы вот уж именно что чудо, но, отвлекаясь от этой стороны дела, какая, в сущности, разница? — ну сидел бы он на площадке, читал бы что-то, мне глубоко не интересное, и мы бы, наверно, даже не попытались это обсуждать. Чего тут обсуждать. Нет, надо, наверно, отдать эти книги, раз читать я их не собираюсь. Но тогда придется терпеть голые полки. Представляю: иду через прихожую, закружилась голова, и не на что опереться, кроме голых полок. Все равно что в подземке в обморок падать.
Я когда-то была, видимо, недурна, ну как недурна, ничего себе, по-моему. «Ах, она, видимо, была недурна», наверно, говорят, да, кое-кто говорил, глядя на меня и призадумавшись. Факт тот, что я никогда не была, что называется записная красотка. Миленькая, это да. Имела уютный, домашний вид, а что радости, я даже злилась, зная, что это сплошной обман зрения, и лицо мне как бы не давало выглядеть самой собой — я выходила в жизнь, а лицо мне мешало. Кларенс остановился и со мной заговорил, и это не потому, что я была уж ах какая красотка, по-моему, а потому, что он был в состоянии догадаться, что у меня внутри. Если получится книга, придется вставить несколько слов насчет моей тогдашней внешности. «Худая», «сутуловатая», «светло-русая», «сильный подбородок», «зеленые глаза», «плоская как доска», «острый взгляд» — эти слова придется, видимо, вставить, если я вообще что-то стану вставлять. А еще в книге надо будет описать себя теперешнюю поподробней, чем я до сих пор описывала, а это не так-то просто.