Виноград оказался не настолько вкусный, как я предположила, когда увидела его в магазине, даже со скидкой на то, что он не совсем свежий, так долго пролежал в холодильнике. И форма типичное не то, весь вытянутый, как сосульки какие-то, и тверже, чем надо, не прожуешь. Все это, по-моему, доказывает исключительно, что он прибыл издалека, что, между прочим, естественно, учитывая, что сейчас у нас, я уже упоминала, весна, да, из Чили, наверно, или из самой Австралии. Где-то там, на краю света, люди собирают сейчас виноград. Вообще-то, сейчас машины его собирают, наверно. И ведь его таким специально выращивают, чтоб выдерживал долгий путь, чтоб не растрясся, не превратился при транспортировке в кашу, наверно. Когда в первый раз я была во Франции, в смысле в первый раз уже взрослая, но еще в колледже, ну, когда я туда поехала с Розалиной Шлоссберг, я отправилась в одну деревушку под Авиньоном собирать виноград в самом конце лета, — когда пробыла в Париже всего месяца два, но меня уже дома ждали — с двумя молодыми немцами, а познакомилась я с ними за несколько дней до того. Спала сперва с одним, потом с другим, потом с обоими. Ночевали в спальных мешках, на полу, на чердаке над конюшней. Внизу, под нами, держали двух волов, и ночью мы слышали, как они переминаются в стойлах, и эта их вонь сперва убивает, но к запаху в два счета принюхиваешься, потом не учуешь, даже если будешь специально стараться. Под «спала» я имею в виду, что я с ними трахалась, и мы потом засыпали, прильнув друг к другу и пригревшись в спальном мешке. Кое-кого покорежит от моих формулировок, наверно. Многие иностранцы, которых я встречала в Париже, ездили осенью собирать виноград, чтоб подзаработать деньжат, так все они говорили, а на самом деле потому, конечно, что это истинное удовольствие. Говоря об иностранцах, я в данном случае подразумеваю скорей тех, кто не является французом, а не тех, кто не является американцем, и для них это именно что способ подзаработать, потому что на сбор винограда, в отличие от других работ, нефранцузам не требуется разрешения, ну, а я-то сама, я собирала виноград всего в тот единственный раз. Одного парня звали Карл, а второго забыла, как звали, помню только, был у него длинный такой подбородок, и вообще, в смысле внешности с Карлом его не сравнить, но в остальном он был очень даже забавный и вполне ничего. Виноград не рвешь, его срезаешь ножом, у ножа такое гнутое лезвие, и, если без навыка, на руках скоро вскакивают волдыри. После работы мы плавали в ручье, я отдыхала посредине, на камне, холодила в воде свои несчастные руки. Нет, это, наверно, придется выпустить. Поразительно, сколько застревает в памяти всякой белиберды.
Снова опрыскала папоротник, итого опрыскала его сегодня три раза, забывала вчера и позавчера, я всю прошлую неделю, в общем-то, забывала. Он теперь, кажется, весь не такой зеленый, как раньше, но возможно, эффект освещения. Не то чтобы я сплошь всю неделю забывала — нет, вдруг вспомнишь, скажешь себе «Да-да, сейчас», а потом вылетает из головы. Я, конечно, прекрасно усвоила, что не надо поливать рядом со стеной, и теперь та половина папоротника, которая у стены, побурела. Да, надо будет его вытащить на середину комнаты, и тогда, пожалуйста, обходи кругом и опрыскивай. Кларенс делался похотливым, когда перепьет, распускался причем похабно и грубо, особенно в зрелые годы, когда все еще был хорош собой, хоть отяжелел и, в общем, имел потасканный вид, как побитый боксер-чемпион, и он регулярно пропадал с девицами, которых подцеплял в гостях, на чтениях, когда еще выступал с этим чтением собственных текстов, ну, я не знаю, на спортивных мероприятиях, когда еще писал про эти мероприятия для журналов. Под «пропадал» я имею в виду, что он сразу с ними учапывал, где бы дело ни происходило в данный момент — бассейн, прием, мало ли, стадион, теннисный корт, — а еще я имею в виду метафорически, то есть он при виде иной юной дамы или девицы буквально таял, растворялся, да, и у него разыгрывался аппетит, на него находило, вдруг, как припадок, буквально. Это выглядело, я ему говорила, просто патологически. Но эти припадки, при всей сокрушительности, длились недолго, налетел и прошел, и привет, и в итоге пшик, и Кларенс на мели, в кресле, на пляже, неважно, весь красный, запыхавшийся — да, я должна сказать, абсолютно смехотворный вид. Еще и потому смехотворный, что объекты его страсти, вплоть до эпохи Лили, были уж до того невозможны, и для всех, кроме него, это было очевидно с первой минуты, и у него самого на то, чтоб разобраться, уходило, как правило, всего дня на два побольше, хотя один раз потребовался аж месяц. Особую слабость он питал к студенточкам, его защитные рубежи, такие уж рубежи, понятно, легко сметало обожанье сексуально озабоченных юных существ — манящие формы, зачатки хитрости и ошметки образования, вот весь их багаж, — просто по определению не способных оценить его чары. Когда бы мы ни отправились в кампус, на прием, куда вхожи такие девицы, мне следовало быть на чеку, ожидать выходки, взрыва. Причем во мне, естественно, подобная широта взглядов отнюдь не приветствовалась. Да это и не по моей части. Даже в Венесуэле я всего-то пару раз смоталась в кабак кое с кем из компании, пока он работал, а что он устроил, о! Едва ли, по-моему, его сильно трогало, чем именно я занимаюсь, нет, его беспокоило, как он будет выглядеть на публике, тем более в Венесуэле, где такие злющие мужики. Он шел через гостиничный холл, а там их полно ошивалось, дули виски, орали, и ведь кто-нибудь, как пить дать, поднимал над головой два пальца, изображая рога. Кстати, Кларенс не сильно облегчал свою участь, расхаживая в соломенной шляпе, как будто он под ней что-то прячет. Они шевелили пальцами, в отличие, естественно, от рогов, в смысле, рога шевелиться не могут. Я сказала Кларенсу, что это они изображают кроликов. Он не оценил остроумие моей шутки и стал избегать холла, ходил через кухню. Через некоторое время мы прекратили разговоры на эту тему, ни единого слова, никогда. Ну что тут скажешь и чтоб не было непереносимо? Если бы мы с Кларенсом посмотрели друг на друга под конец той эпохи, а мы же так по-настоящему и не посмотрели, мне кажется, — просто ужас, что бы мы увидали. Короче, Кларенс был дитя мира сего, а мое место было в монастыре.