– Допустим, верю, - сказал он. - Хотя любой вопрос веры - он очень и очень сомнительный. Но не будем сейчас об этом. Ты недостаточно окреп, чтобы возвращаться к воспоминаниям той ночи.
– А вообще? - допытывался я. - Такое бывает?
– Опыт показывает, что бывает, - проговорил он, кладя на край блюдца серебряную ложечку, которой размешивал сахар в кофе. - Между великими мастером и тем материалом, в котором он работает, всегда существует мистическая связь. Кое-кто склонен считать эту связь зловещей, но так могут думать лишь люди, абсолютно не разбирающиеся в творчестве. Да, порой эта взаимосвязь с материалом диктует свои законы, свои поступки, которые людям несведущим покажутся отвратительными и даже зловещими. Можно ли верить легенде, что Микеланджело распял человека, чтобы достоверней изобразить муки умирающего Христа? Скорей всего, эта легенда - из тех злобных выдумок, которые всегда сопровождают жизнь великого человека. Но даже если это и так, то, скажу я тебе, он имел полное право распять, ведь в итоге он создал гениальное, бессмертное произведение искусства, он оказался победителем, а победителей не судят. Только глупец вздумает судить победителей.
– Но этот распятый... - заикнулся я.
– Был такой же мразью, как и те, на кого обрушился твой гнев, - перебил он меня.
– Откуда вы знаете?
Он усмехнулся.
– Уж я-то знаю, тут ты должен мне поверить... Да? Что такое? - он повернулся к охраннику, заглянувшему в столовую.
– Тут посылка пришла, для Сергея.
– Давай ее сюда.
Охранник внес посылку и вручил мне.
Обратный адрес на посылке был Иркин, этот ящичек был тяжелым. Похолодев непонятно отчего, я стал медленно его открывать.
С самого верху лежала местная городская газета. Одна из статей была обведена.
"ТАИНСТВЕННАЯ КРОВАВАЯ ДРАМА
Вот уже несколько дней, как наш город взбудоражен событиями, разыгравшимися в ночь с понедельника на вторник на Второй Рабочей улице, всегда считавшейся одной из самых опасных. Четыре трупа, обнаруженные там милицией около двух часов ночи - уже достаточно, чтобы говорить о беспрецедентной для наших краев бандитской разборке. Но по мере того, как становятся известны все новые подробности, дело представляется весьма запутанным. Милиция, у которой сперва была простая и ясная версия, теперь не берется объяснить, что же там произошло.
Во-первых, выяснилось, что трое из четверых погибших были ядром так называемой "банды картежников", отморозков, игравших в карты на человеческие жизни и долгое время терроризировавших весь город. Четвертый погибший, парень семнадцати лет, раньше не был замечен ни в чем предосудительном и, скорее всего, он в тот вечер впервые примкнул к "теплой компании".
Имена погибших, в интересах следствия, мы не разглашаем. Разумеется, эти имена известны всему городу, но мы, выполняя просьбу милиции, не будем обнародовать их в печати.
Во-вторых, складывается полное впечатление, что все четверо погибли от естественных причин. Ни у кого нет ни огнестрельных, ни ножевых ранений, погибшие буквально искромсаны лопнувшим стеклом витрины. На одного из них осколок стекла обрушился так, что практически обезглавил. У остальных разлетевшиеся осколки поразили жизненно важные органы.
Изумленные следователи говорят, что никогда не сталкивались ни с чем подобным. Они обратились с запросами к специалистам и те, в принципе, не исключают возможности, что, когда эти четверо напали на очередную жертву и оттеснили ее к самой витрине, то в результате сопротивления стекло раскололось, и что называется сыграло роль "божественного возмездия". Законы природы этого не исключают, но в таком случае это одно из самых причудливых их проявлений.
Если все произошло именно так, то и человек, подвергшийся нападению, не мог не получить какие-то травмы. Однако пока что поиски кого-нибудь, сильно израненного стеклом, ни к чему не привели.
Поскольку все произошло довольно близко от железнодорожного и автовокзалов, милиция вполне логично предположила, что жертвой нападения мог оказаться человек, спешивший на поезд или автобус. Однако опросы проводников и водителей междугороднего автобуса, работавших в ночь с понедельника на вторник, ни к чему не привели. Никто не видел человека с порезами.
Мы обращаемся к читателям с просьбой: если кто-нибудь видел в районе вокзала или в других местах человека со свежими порезами, возможно даже не очень серьезными, просьба сообщить об этом органам, ведущим следствие, по телефону...
Наша газета будет и дальше информировать читателя о расследовании этого жуткого и загадочного происшествия. Но все больше складывается впечатление, что это - одна из тех трагедий, тайна которых никогда не будет разгадана".
После этой вырезки лежало письмо Ирки.
"Я знаю, что это сделал ты. Наверно, я виновата, что вовремя не разгадала твоих замыслов, а прежде всего, в том, что своими рассказами подтолкнула тебя. Если бы я знала! Но как ты мог? Сколько же в тебе жестокости и холода, если ты мог спокойно расправиться с четырьмя людьми, пусть и подонками? Я проплакала три дня, пока окончательно поняла, что с тобой, с убийцей (прости меня), у нас не может быть ничего общего. Хорошо, сейчас ты наказал бандитов, но, дав себе право судить и карать, ты кого угодно можешь приговорить к смерти, так? Я возвращаю тебе твой подарок и твои письма. Надеюсь, что мои письма к тебе ты сожжешь. Больше не пиши мне и не звони".
Я молча протянул опекуну вырезку из газеты и письмо, а, пока он изучал их, достал из коробки мой шар, аккуратно упакованный, и связку писем и фотографий.
Опекун прочел, хмурясь, потом пробежал письмо глазами еще раз.
– Что ж, все к лучшему, - спокойно сказал он, кладя письмо на стол. - Я сразу понял, что она тебе не пара, но не стал тебе об этом говорить, потому что ваши отношения - совсем не мое дело. Она не может принять тебя таким, каков ты есть, с той психикой и образом мыслей, которые присущи только великому мастеру. Ведь у величия есть не только достоинства, но и недостатки, и эти недостатки тоже надо ценить. Она бы так или иначе отвергла тебя, обо всем догадавшись. И хорошо, что она догадалась сейчас, а не на Лазурном берегу. Она бы сразу запросилась домой, и у нас возникли бы серьезные проблемы с ее отправкой.
– Вы... - я поперхнулся. - Вы... предвидели это?
– Не скажу, что предвидел, - сказал опекун. - Сколько-то предугадывал. И у меня было довольно сильное предчувствие, что что-то оттолкнет от тебя твою Ирину, помешает ей поехать отдыхать вместе с нами. Что ж, повторяю, все к лучшему. Есть отношения, которые должны прерываться как можно раньше, потому что чем дольше их затягиваешь, тем больше несчастий они могут принести и тем больше сбить тебя с пути истинного. Что до меня, то я тебя не осуждаю. Есть предел, за которым лопается терпение любого человека, и любые слова о милосердии и о том, что не надо воздавать злом за зло, становятся бессмысленными.
– Но все равно я - убийца, разве не так? - сказал я. - И больше всего меня мучает, что Ирку это может убить. Вы понимаете, о чем я? Она может не пережить того, что ей открылось, и...
– Можешь не продолжать, - прервал меня опекун. - Я отлично тебя понимаю. На самом деле, все мы - убийцы, иногда не желая этого. Недаром великий английский поэт написал, что порой самые невинные наши поступки ведут к тому, что мы убиваем своих любимых.
И он продекламировал строки из Оскара Уайльда, из "Баллады Рэдингской тюрьмы". Он произнес их по-английски, но я приведу в том переводе, который у меня есть:
Но каждый, кто на свете жил,
Любимых убивал,
Один - жестокостью, другой
Отравою похвал.
Трус - поцелуем, тот, кто смел
Кинжалом наповал.
– Вот так, - подытожил он. - Лучше быть убийцей, чем трусом, потому что из труса великого мастера никогда не выйдет. Мы только что как раз эту тему и затрагивали, заговорив о Микеланджело... Эй!.. Эй!..
Последнее, что я помню, - как опекун подхватывает меня, чтобы я не грохнулся на пол. Потеря Ирки оказалась для меня слишком тяжелым ударом.