Я вылезла обратно на пирс, скинула свои вещи на доски и с ногами забралась на красный стул. Телефон молчал, он молчал и последние три дня и двадцать часов — столько времени прошло с момента гибели Атома. Я превратилась в раба этого аппарата — каждое мгновение мне казалось, что он звонит, я засыпала и просыпалась с тягучим ожиданием. Это должно произойти. Я знаю, Яну нужен друг, близкий и преданный. Нужна я. Ему осталось только признать это, набрав номер и сказав несколько слов, любых слов. И в тот же момент, в любое время дня и ночи я к нему приду. Я готова слушать его мысли, говорить, быть сильной или плакать. Я готова на все, что нужно, только позови, позови же меня. Но телефон молчал.
Следующие два дня работы оказались ещё тяжелее, чем предыдущие. В любую погоду я притаскивалась к стройным рядам теплиц, входила в одну их них, садилась на землю рядом с кустом помидоров и прикидывалась одним их них. Тело наливалось свинцом, мозг, словно конвейер, выдавал все новые и новые сценарии, один страшнее другого, попутно отлавливая иногда случайно всплывающие поблизости чьи-нибудь воспоминания о покойном дедушке или хомячке. Все время хотелось спать, хотя едва ли не каждый день я засыпала в десять вечера и просыпалась в девять утра, совершенно не понимая, зачем вообще это нужно. Голова, словно распираемая изнутри накопившимся ужасом, утром и вечером начинала неистово болеть. Голос был со мной, и он все чаще предавался воспоминаниям. В самый неожиданный момент шёпот, долетавший до меня сквозь время, раздавался над самым ухом. Мысли, от которых я так небрежно отмахивалась при жизни Алисы, её чувства, которые я не захотела понять, теперь возвращались ко мне, словно не сумев найти успокоения вместе со своей хозяйкой. И я начала замечать, что в этих мыслях узнаю свои собственные. Точно такая же боль, которую чувствовала она, страх, ощущение бесполезности и ненужности свили прочные гнезда в моем сердце.
А телефон по-прежнему не звонил. Я перестала выходить в город. Стоило мне оказаться в толпе людей, как они тут же слово специально начинали пихать мне в голову свои мысли об этой аварии, обдумывая сплетни, которыми наполнился наш городок. Каждый день по дороге на работу или на пирс — больше я практически нигде не бывала — я проезжала пастбище, принадлежавшее Яну. Разглядывала пасущихся лошадей, которые трясли гривами прямо как Атом перед прогулками, и высматривала их хозяина. Но его не было, ни на пастбище, ни на огородах, ни в городе, ни на пирсе. Нигде. К телефону он не походил и я, сводимая с ума всепоглощающим неведеньем, наконец решилась на то, что казалось разумным и правильным.
Я остановилась прямо перед калиткой, она не была заперта и покачивалась с противным скрипом. После третьего скрипа я шумно выдохнула и пошла вдоль забора. Грот грелся на солнышке, смешно растопырив лапы. Он коротко гавкнул, увидев проходящую меня, и я помахала ему рукой. Из конюшни доносилось ржание, я недолго постояла напротив, воображая запертых внутри лошадей и одно пустое стойло, и пошла назад. Калитка по-прежнему скрипела, остановившись всего на секунду, я распахнула её резким движением и быстрым шагом направилась к дому. Дверь, на удивление, оказалась заперта, звонок здесь давно сломался и мой стук, кажется, отдался глухим эхом где-то внутри черепной коробки. Я помню, как предательски громко колотилось сердце, пока кто-то с той стороны возился с замком. И помню, как оно отчаянно замерло, когда за дверью показалась белобрысая голова Амелии. Она приоткрыла дверь и просто смотрела на меня, ожидая чего-то, не произнося ни слова.
— Я пришла к Яну, — сказала я после тягучей паузы.
Амелия молчала и не двигалась с места.
— Можно я войду?
Я попыталась протиснуться мимо неё, но она сделала шаг вперед и захлопнула за собой дверь. Мы стояли на крыльце вплотную к друг другу, и её сверлящий ревнивый взгляд, кажется, ввинчивался в самое мое нутро. Взгляд женщины, умеющей стоять на своем.
— Ян спит, — сказала Амелия, и ветер неожиданным порывом затрепал ей волосы, закрыв лицо.
— Но он же проснется. Я подожду, — я сделала два шага назад, стараясь говорить как можно тверже, хотя внутри у меня будто работал отбойный молоток.
— Он устал и лежит с температурой.
— Я не собираюсь заставлять его бегать.
Амелия посмотрела на меня и снова шагнула вперед, словно опасаясь, что дом её услышит.
— Послушай, Олеся, пойми меня правильно, — сказала она неожиданно мягко и в тоже время очень строго. — Я знаю, какого ты обо мне мнения. Но Ян недавно пережил страшную для него потерю и сейчас совершенно не важно, нравимся мы друг другу или нет. Ему рядом нужен сильный и верный друг. И будь ты этим другом, я бы, конечно, тебя впустила. Но человек, бросивший его после стольких лет дружбы по велению левой пятки войдет туда, только переступив через мой труп. Если бы ты была нужна, если бы он хотел тебя видеть, он бы отвечал на твои звонки. Но ты здесь, потому что он не отвечает, верно? — её голос звучал спокойно и уверенно, если ей и было трудно говорить все это, то Амелия прекрасно скрыла свои чувства. — Ты пришла, потому что сама нуждаешься в его прощении и оправдании. Но сейчас я не позволю тебе сгрузить на Яна ворох ещё и твоих проблем.