Мои внутренности, кажется, скрутились в узкую трубку где-то в области живота. Он ей всё рассказал. Слезы были уже в горле, но, призывая на помощь всех известных и неизвестных богов, я пыталась не дать им волю. Я ненавидела эту девушку, ненавидела за то, что сейчас она, вместе со своим взбалмошным характером и скверной репутацией, стеной стояла на стороне Яна, самоотверженно защищая его от серьезной моральной опасности — от меня. В эту минуту мне показалось, что жизнь насмехается надо мной, придумывая совершенно абсурдный сценарий. Ведь это я, как и раньше, должна быть с ним рядом, я должна хранить его покой. Я должна быть на её месте, а она на моем.
И вот дверь громко хлопнула перед самым моим носом. И я могла кидаться на неё, стучать и звонить, лезть в окна и вскрывать подвальную дверь — Амелия выцарапает мне глаза своими ухоженными пальчиками, но не позволит мне с ним поговорить, как не позволил бы любой любящий человек на её месте. То, что она сказала — все правда, и, кажется, это понимал каждый, кроме меня.
Я брела обратно пешком, уставившись взглядом куда-то в прошлое и шаркая ногами по дороге, от чего на ней поднимались облачка пыли. Велосипед остался прислоненным к ограде около калитки, я и сама не могла понять, просто я о нём забыла или оставила специально, чтобы известить Яна о своем несостоявшемся визите. Голос внутри меня снова заговорил непрерывно и упрямо. Он бубнил, бубнил, бубнил и мне хотелось выключить свой мозг хоть на минуту. Отдохнуть от него и от этих взрывающихся внутри, словно бомбы, лишающих сил и желания жить чувств.
Я представляла, как возвращаюсь туда, как отталкиваю Амелию и бегу в кабинет, где Ян, как ему и полагается, разложил свои ноги в красных носках на столе и дымит самокруткой. Как я запираю за собой дверь, и, пока эта белобрысая девица не опомнилась, кричу ему, что все сказанное мной было лишь провокацией, попыткой привлечь его внимание, выпросить для себя ещё одну лишнюю капельку любви. Говорю, как мне хочется чувствовать, что он по-прежнему во мне нуждается, как сильно я дорожу каждой минутой дружбы, что связывала нас все эти годы. Что я готова принимать людей, которых он выбирает, даже если они мне не нравятся, и готова добровольно делиться с ними его вниманием. Только, ради Бога, пусть он забудет каждое сказанное мной в тот день слово, и мы продолжим с того места, на котором остановились, прямо из этого кабинета.
— Леся! — в своем оцепенении я не заметила, что мне навстречу ехал знакомый грузовичок. Нет, я заметила, но будто бы не поняла этого. Кук со своей кудрявой солнечной шевелюрой высунулся из окна и вгляделся в мое лицо. — Ты что, ревела?
Я громко шмыгнула носом и оглядела его отца, сидящего за рулем, и сестру на заднем сидении.
— Куда это вы? — спросила я, прекрасно понимая, что эта дорога ведет только к одному дому.
— К Яну, хотим его проведать, и я попрощаюсь. К тебе тоже вечером загляну, послезавтра уже отъезд.
— Ян обещал подарить братцу стеклянную модель нашего дома, ты представляешь? Вот такого размера! — Соня тоже высунулась из окна, почти повиснув на дверце, и развела в стороны ладони, показывая размер теннисного шарика. — Чтобы он увез его с собой и всегда помнил о нас! Этот домик будет сиять ярче, чем все остальные фигурки!
— Так, ну перестань, наверняка он не успел его сделать!
Кук усадил сестру на место. Я смотрела на её голубые горящие глаза и в моей голове эхом звучали слова Амелии, смешиваясь с уже привычным голосом, который настойчиво нашептывал, кажется, самое правильное действие в этот момент. Он приводил и приводил аргументы, призывая меня сделать то, что никогда и ни при каких обстоятельствах я не должна была делать. Мной не двигала ни обида, ни чувство мести, ни злость. Мне всего лишь отчаянно хотелось заставить его снова во мне нуждаться, заставить его любым способом взять в руки телефон и набрать мой номер. И я пошла на это. Я рассказала.