— Соня! Назад!!! — закричал Кук, но она не двинусь. Все происходило в считанные секунды, или нет, наверное, даже быстрее — и это были самые долгие мгновения в моей жизни.
Ян, видимо, понимая, что он не успеет добежать до конца ограды, пулей взлетел на груду бревен и, цепляясь за сетку, перемахнул через неё. Одним прыжком он сбил Соню с ног, и они оба рухнули в пыль как раз в тот момент, когда Атом ударил копытами о землю. Обезумевший конь фыркнул, тряхнул головой и со всей прыти погнал вперед по дороге.
— Стой! Стой, Атом, мать твою! — заорал Ян, вскакивая на ноги.
— Быстро, в машину! — скомандовал подоспевший отец Кука, рывком поднимая зареванную дочь с земли и заталкивая на заднее сиденье автомобиля. Кук залез следом и спустя несколько секунд грузовичок уже мчался следом за взбесившимся животным, поднимая облако пыли и оставляя всех присутствующих в ошарашенном безмолвии.
В моей голове загудели мысли рабочих, обдумывающих, каким бы был финал этой сцены, не окажись у Яна такой быстрой реакции. Особенно громкой и сбивчивой была мысль мужчины, упустившего проклятую балку. Я вслушивалась в эти безмолвные голоса целых полминуты, как вдруг, опомнившись, сорвала с себя перчатки и уселась на нагретый солнцем велосипед, стоявший на дороге. Погоня успела исчезнуть за поворотом, но, выехав на широкую дорогу, я увидела в самом её конце знакомый грузовик с четырьмя распахнутыми дверцами. Уже подъезжая, я заметила ещё один, большой, стоящий прямо посреди асфальтированного шоссе и людей рядом с ним. Что-то было не так.
Мне понадобилось несколько минут, чтобы, изо всех сил налегая на педали и привстав, добраться до места. Картина, открывшаяся взору, была настолько ужасна, что навсегда отпечаталась в моей памяти, словно гравировка на железной плите.
Фара большого грузовика разбита, а земля под ней усыпана осколками. Атом лежит прямо перед капотом в луже крови с разорванным боком. Он не издает никаких звуков, окруженный людьми, он лишь быстро водит своим крупным зрачком туда-сюда и как-то неестественно двигает передней ногой. Незнакомый мне коренастый человек невысокого роста быстро бегает вокруг, что-то бормоча, то и дело подходя то к Куку, то к его отцу и стараясь что-то им объяснить. Соня лежит на заднем сиденье их грузовичка и громко плачет, уткнувшись лицом в свою плюшевую коричневую лошадку, и её голос эхом разносится над притихшим полем. Вполоборота ко мне на коленях рядом со своим другом стоит Ян. Одной рукой, которая уже наполовину испачкана в крови, он пытается зажимать рану на черном боку, а другой гладит коня по морде. Его лица мне не видно, но по моему онемевшему телу уже разливается жгучее желание броситься туда и что-то сделать, но от ужаса не шевелятся даже онемевшие пальцы.
Как неистово мне хотелось отмотать все на несколько минут назад, чтобы закричать в тот миг, когда Соня вылезала из машины и, может быть, тем самым изменить будущее. Это страшное, уже свершившееся будущее, в котором я стою тут как вкопанная рядом с валяющимся на земле велосипедом и в моей голове звучит хор мыслей присутствующих людей. Я пыталась выделить из них всего одну, самую важную, но ничего не получалось.
Атому понадобилось всего несколько минут, чтобы шумно выдохнуть в последний раз, и, под взглядом своего хозяина, умереть. Рядом с местом аварии за это время остановились ещё три машины — две легковушки и один грузовичок, которые не могли проехать. Из них выходили люди. Две женщины с громкими охами зажали рты, одна прижалась к своему спутнику, вторая поспешно вернулась в машину. Чужие мысли о смерти черного коня отчетливо звучали в моей голове. Люди негромко переговаривались, коренастый человек продолжал что-то эмоционально объяснять окружающим, оставив попытки поговорить с самим Яном, а тот все гладил и гладил мертвого Атома.
— Ты, сдай на обочину, чтобы люди смогли проехать, — громком басом скомандовал отец Кука, обращаясь к коренастому мужику. Тот послушно полез в грузовик. — Граждане, расходимся, нечего тут смотреть! Езжайте с миром!
Люди зашевелились. Вдруг Кук, все это время стоявший ко мне спиной, обернулся, и, ткнув пальцем в сторону их грузовика, из которого по-прежнему слышался рев, кивнул на дорогу. Он хотел, чтобы я увела Соню, и, кажется, никакой другой пользы я принести не могла. Вытерев мокрые щеки, я на ватных ногах подошла, заглянула в машину и погладила девочку по голове, немного унимая её рев.
— На багажнике удержишься?
Соня подняла на меня красное лицо и слабо кивнула.
— Ладно, тогда вылезай, поехали домой. И не смотри туда.
— Я хочу к маме.
— Я отвезу тебя к маме.
Пока Соня вылезала из машины, я снова окинула взглядом место трагедии и обнаружила, что большой грузовик сдает назад и в вправо, регулируемый высоко поднятыми руками отца Кука. Ян стоит и смотрит прямо на меня, кажется, не воспринимая того, что сейчас прямо в ухо говорит ему Кук. Его лицо сквозит отчаяньем и какой-то отстраненностью. Он смотрел на меня, но на этот раз, кажется, и правда не узнавал. Как два озверевших волка, во мне с дикими воплями сцепились страх совершись непростительную ошибку и кипящее желание помочь, взяв на себя хоть крупицу этого ужаса. В своем воображении я, отшвырнув велосипед, уже бежала туда со всех ног, чтобы обнять Яна, погладить по мягким темным волосам и защитить от всей боли, которая только что обрушилась на его жизнь. Чтобы сказать ему, что он не один. Чтобы быть другом, которым я могу и должна быть.
Но я посадила Соню на багажник велосипеда, тряхнула головой, отгоняя разросшийся гул чужих мыслей, надавила на педали, и мы уехали. Не потому, что я не смогла подойти, а потому что я отчаянно боялась, что каждый мой взгляд, каждое прикосновение и слово причинят ещё большую боль. Сейчас я хотела защитить его хотя бы от этого.
Я огляделась. Лес вокруг, кажется, изнывал от зноя не меньше меня. Я быстро разделась, свалила вещи на красный стул и, взяв несколько шагов разбега, прыгнула в воду. По всему телу словно пробежал электрический разряд, кожа покрылась мурашками и как будто мелко завибрировала, сердце сильно заколотилось. Все мысли, замороженные этим внезапным холодом, замерли в недоумении.
Я открыла глаза и посмотрела наверх. Солнце красиво пробивалось через толщу воды, словно желая дотянуться до меня. Выплывать не хотелось: здесь, в объятьях холодной речной воды я в безопасности. Эта минута была почти счастливой — ничто не казалось мне страшным и непоправимым, ни одна мыль о смерти, в том числе о собственной, не тревожила мой мозг. Здесь, где два года назад Алиса закончила свою жизнь, мне сейчас хотелось найти силы продолжать свою. Воздух кончался, а вместе с ним и волшебное вдохновляющее мгновение. Как же хорошо хотеть жить. Не потому, что ты полезен и амбициозен, не потому что тебя уважают и любят, а просто потому что мир внутри тебя отзывается радостью на то, что происходит снаружи.
Я вылезла обратно на пирс, скинула свои вещи на доски и с ногами забралась на красный стул. Телефон молчал, он молчал и последние три дня и двадцать часов — столько времени прошло с момента гибели Атома. Я превратилась в раба этого аппарата — каждое мгновение мне казалось, что он звонит, я засыпала и просыпалась с тягучим ожиданием. Это должно произойти. Я знаю, Яну нужен друг, близкий и преданный. Нужна я. Ему осталось только признать это, набрав номер и сказав несколько слов, любых слов. И в тот же момент, в любое время дня и ночи я к нему приду. Я готова слушать его мысли, говорить, быть сильной или плакать. Я готова на все, что нужно, только позови, позови же меня. Но телефон молчал.
Следующие два дня работы оказались ещё тяжелее, чем предыдущие. В любую погоду я притаскивалась к стройным рядам теплиц, входила в одну их них, садилась на землю рядом с кустом помидоров и прикидывалась одним их них. Тело наливалось свинцом, мозг, словно конвейер, выдавал все новые и новые сценарии, один страшнее другого, попутно отлавливая иногда случайно всплывающие поблизости чьи-нибудь воспоминания о покойном дедушке или хомячке. Все время хотелось спать, хотя едва ли не каждый день я засыпала в десять вечера и просыпалась в девять утра, совершенно не понимая, зачем вообще это нужно. Голова, словно распираемая изнутри накопившимся ужасом, утром и вечером начинала неистово болеть. Голос был со мной, и он все чаще предавался воспоминаниям. В самый неожиданный момент шёпот, долетавший до меня сквозь время, раздавался над самым ухом. Мысли, от которых я так небрежно отмахивалась при жизни Алисы, её чувства, которые я не захотела понять, теперь возвращались ко мне, словно не сумев найти успокоения вместе со своей хозяйкой. И я начала замечать, что в этих мыслях узнаю свои собственные. Точно такая же боль, которую чувствовала она, страх, ощущение бесполезности и ненужности свили прочные гнезда в моем сердце.