— Саша вам звонил?! — Люда помотала головой, не веря в происходящее. Она, кажется, оставила его в невменяемом состоянии. Видимо, он пришел в себя, позвонил ее родителям, предвидя ее реакцию, и сказал... ЧТО? Что он им наплел?!
— Представь себе! — мама презрительно улыбнулась, довольная произведенным эффектом. — Очень интересно, как ты теперь будешь выкручиваться. Ведь, по его словам, ты загуляла где-то с этой своей вздорной подружкой и просто забыла про нашу встречу. На звонки не отвечала, а когда все-таки приехала к Саше, устроила скандал из-за его совершенно адекватных претензий. Говоришь, он тебя изнасиловал? Да ты вообще в своем уме — предъявлять подобные обвинения человеку, который с ума сходил, не зная где ты и что с тобой?! Он до последнего не хотел нас беспокоить, поэтому не звонил раньше! Но знаешь... после этой твоей выходки, думаю, и у него наконец лопнет терпение... Сегодня, как ты знаешь, убили его собаку, а любимая девушка, вместо того, чтобы хотя бы выразить сочувствие, в очередной раз впала в истерику и сбежала! Теперь же явилась сюда и из кожи вон лезет, чтобы опустить его в наших глазах!
— Мама... — Люда обреченно выдохнула и помотала головой, просто не веря в услышанное, но все-таки упрямо приблизилась к матери и заставила себя заглянуть ей в лицо, — мамочка... послушай... хоть раз в жизни меня послушай... Он лжет! Я клянусь тебе, он лжет! Я не встречалась сегодня ни с какой подругой! Я была с ним! Это он не хотел, чтобы мы пошли с вами! Он... он... — девушка задохнулась от эмоций, не получалось подобрать слова, чтобы они звучали убедительно, да и не могла она рассказать ей все, просто не могла, язык не поворачивался. Люда протянула заледеневшую руку, чтобы прикоснуться к ее руке в роскошном бело-розовом кимоно и украшенной увесистыми золотыми кольцами, но Ирина Степановна отстранилась без колебаний.
— Я больше слышать не желаю подобной мерзости! — в голосе женщины зазвенел металл. — Чтобы больше даже не заикалась об изнасиловании! Ведешь себя как глупый подросток! А тебе уже двадцать один!
Последние силы Люды, которые хоть как-то держали под контролем рвущиеся из нее эмоции, иссякли. Ошарашенная, униженная и негодующая, она сжала в кулаки руки, ненавидя себя за то, что снова плачет, что не может быть такой, как это мраморное изваяние, которое продолжало неподвижно стоять перед ней, сцепив на груди руки, поджав губы и задрав подбородок, с самым невозмутимым видом окатывая ее волной презрения.
— Да что ты за мать, если тебе плевать на меня?! Если ты мне не веришь?! Если тебе все равно, когда надо мной издеваются?! — вскричала она вдруг одеревеневшими от перенесенного шока губами, больше не заботясь о сдержанности, дрожа от переполнявших ее ужасных чувств и от перенапряжения, вспыхивая и испепеляя мать пронизывающим горящим взглядом. — Я ничем не заслужила подобного обращения!!! Ничем!!! А ты! Ты жестокая! Злобная! Бездушная! Ты сама несчастная! И я никогда не хочу стать такой, как ты!!! Ты!!!...
Люда хотела еще что-то выкрикнуть, но в холле за маминой спиной вдруг возник отец. Он влетел в прихожую, багровый от гнева, с перекошенным от ярости лицом, но почему-то все равно какой-то жалкий, с всклокоченными над ушами клочками волос, в своей дорогой шелковой пижаме, съехавшей на бок и распахнувшейся на груди.
— Не смей орать на мать, чччертова пигалица!!! — завопил он так, что у Люды невольно подогнулись от страха ноги. — Ты кто такая?!?! Как ты смеешь?!?! Драная сссука!!!
Он сотрясал кулаками воздух и кричал что-то еще. Что-то отвратительное, мерзкое, тошнотворное и унизительное. Изо рта у него летела слюна, губы стали похожи на двух бьющихся в агонии омерзительных красных устриц, увесистый живот и грудь сотрясались в приступе злобы, глаза потеряли всякую человечность — они стали бессмысленными, пустыми и кровожадными. Люда смотрела на него широко распахнутыми глазами, только вот, кажется, не слышала, что именно он вопил. Ее словно накрыло толстым куполом из пуленепробиваемого звукоизолирующего стекла, она перестала быть частью происходящего, превратившись в случайного наблюдателя чьей-то чужой, грустно нелепой и убогой ссоры. В голове с космически головокружительной быстротой проносились обрывочные мысли — о смерти, об убийстве, о ненависти, о судьбе, о неотвратимости, о возмездии, об аффекте и дереализации(3). Изнутри ее разрывала такая боль и тоска, что, казалось, она не сможет ее вынести. Хотелось кричать, хотелось сделать что-нибудь ужасное, чтобы ее услышали, хотелось сломать что-нибудь и еще — не видеть больше этих двух отвратительных людей, которые по какой-то роковой нелепости оказались ее родителями.