— Я разрушила узор, — сказала она. — На самом деле Тень — часть этого храма. Часть гобелена, необходимая часть, как я понимаю. Я могу с ней справиться.
Илна посмотрела на сплетенный узор у себя в левой руке. Она не уронила его, когда снимала тунику. Она не помнила, как двигалась, только то, что двигалась. — «Моя... моя душа», — предположила она. Ее душа знала, что делать, и ее тело сделало это без участия ее разума.
— Пока твоя туника лежит там, тварь в ловушке? Это то, что ты хочешь мне сказать, дорогая? — спросил Чалкус. Он мотнул головой в сторону одежды, которую она с обманчивой легкостью швырнула на пол. — Значит, мы в безопасности?
Мерота стояла, молча, покусывая костяшки пальцев левой руки и пристально глядя на Чалкуса. Она на мгновение перевела взгляд на Илну, затем снова перевела его на моряка.
— Да, мы в безопасности, я же сказала тебе, — отрезала Илна. Она подошла к тунике, подняла ее и натянула на плечи с большим трудом, чем когда снимала. — Не из-за этого...
Она постучала по полу большим пальцем ноги. Ей не нравился камень, но она могла им воспользоваться. Она могла бы использовать то, что лежало в основе этого узора, хотя он был таким же холодным и бессердечным, как крошечные кусочки, которые давали ему жизнь. Во всяком случае, дали ему существование.
— ... но потому, что я вижу все целиком. Он больше не посмеет нас побеспокоить. Илна начала улыбаться, но проглотила это выражение; это было бы хвастовством. Она тихо продолжала: — В другой раз мне, возможно, пришлось бы покрыть другую часть узора здесь, на полу; но я смогла бы. Он больше не придет.
— Тогда, дорогая... — сказал Чалкус. — Дорогая моя, — давай сейчас уйдем из этого места, не так ли?
— Я хочу уйти, — прошептала Мерота. — Пожалуйста. Пожалуйста.
— Если ты будешь вести себя тихо, — резко сказала Илна, — мы сможем уйти гораздо раньше. Выход находится в глазу над головой. Мне не потребуется много времени, чтобы найти способ открыть его для нас.
— Я не боюсь умереть, дорогая моя, — сказал Чалкус. Он улыбнулся, но на его лице было столько печали, сколько Илна никогда у него не видела. — Хотя, то место, куда меня тащила эта штука… Если и есть ад, любовь моя, то именно туда она меня и вела.
— Там Ад, — сказала Илна, вспоминая бесконечную серость и голос, который шептал ей. Она посмотрела на Чалкуса, затем на пряжу в своей руке. Она начала распутывать узелки и соединять пряди в другой узор.
— Мастер Чалкус, — сказала она, разглядывая переплетенную мозаику, пока ее пальцы работали, — я думаю, прежде чем открыть нам дверь, я возьму Тень на поводок. Таким образом, она не вернется, пока я буду занята тем, чтобы вытащить нас из этого места.
— Это было бы... — промолвил Чалкус. Его лицо расплылось в разухабистой улыбке. Его изогнутые меч и кинжал скользнули в ножны на левом и правом бедрах с той же плавной легкостью, которую Илна демонстрировала во время плетения. Он шагнул к ней, заключил в объятия и крепко поцеловал.
Илна изумленно нахмурилась, когда моряк попятился, все еще улыбаясь. — Мастер Чалкус, — сказала она, — вряд ли здесь подходящее место для этого.
— А что может быть лучше, моя дорогая? — ответил Чалкус. — Это то, где ты и я, и мы оба живем. Жизнь — дело рискованное, любовь моя; и каким дураком я бы себя чувствовал, если бы умер в следующее мгновение, так и не поцеловав любовь всей моей жизни еще раз, когда мог это сделать. Не так ли?
Илна фыркнула, но не стала огрызаться в ответ на его глупость. Он сказал это в шутку, но в глубине души она осознавала простую истину того, что он только что сказал.
Она шагнула к Мероте, обняла ее, а затем протянула руку и Чалкусу. Мгновение они втроем стояли, прижавшись, друг к другу, затем Илна попятилась.
— А теперь, — сказала она, — не мешайте мне. Я могу сделать это...
— Ты сказала, что можешь, Илна, — отозвалась Мерота. — Конечно, ты можешь!
— Я могу это сделать, — повторила Илна, — но я не могу начать и не закончить.
Она позволила себе слегка улыбнуться.
— Если это произойдет, Тень прикончит меня и, я полагаю, всех нас, потому что она будет очень злая. Вы понимаете?
Чалкус кивнул и ухмыльнулся. Мерота открыла рот, чтобы заговорить — почти наверняка согласиться, — но Чалкус прикоснулся пальцем к губам девочки прежде, чем с них сорвался хоть звук. Он двигался с грацией падающей воды и скоростью самого света…
Илна посмотрела на золотую решетку над глазом храма. Вот где был ключ, не в самом полу, а в том, что отбрасывала тень решетки на мозаику. Она начала завязывать шнурки, делая себя частью узора.
Она чувствовала силу Тени, которая осознавала, что делает Илна, но теперь она было у нее в руках. Тень никак не могла вырваться, если только Илна не позволит ей вырваться, и она скорее умрет, чем сделает это.
Губы Илны были плотно сжаты от сосредоточенности, но она мысленно улыбнулась: она наверняка умрет очень скоро после того, как Тень вырвется, если это произойдет. Из того, что сказал Чалкус — и еще больше из того, что она увидела в его глазах, когда он это говорил, — это был бы очень плохой способ умереть.
Чалкус и Мерота вышли из храма. Ребенок собирал цветы. Моряк наблюдал, как она собирает цветы, наблюдал, как Илна завязывает пряжу, и наблюдал за всеми другими вещами вокруг них, которые могли стать врагами или скрывать их.
Она была очень близка к завершению; еще несколько узлов и ткань — да, она не только связывала Тень, но и подчиняла ее своей абсолютной воле. Гобелен оказался еще более удивительно сложным, чем она предполагала до того, как вплела в него себя. Только мастер мог создать этот сад, и Илна ос-Кенсет была той, кому не было равных в умении переплести то, что сделал Он/Она/Оно. Куполообразная крыша храма засияла и стала неестественно прозрачной. Глаз и решетка все еще существовали, но не во вселенной, которая формировалась над храмом. Илна продолжала плести, ее пальцы выполняли то, что понимал ее разум.
Мерота вскрикнула; Чалкус обнажил свои клинки. Кэшел, Протас и оживший мертвец Черворан стояли рядом с Илной в центре храма.
Кэшел поднял свой посох для удара. К ним мчались кошки размером с человека, яростно рыча и подняв оружие.
Илна ткала.
***
Кэшел не мог двигаться так быстро, как его прыгающий противник, но рефлекс, отточенный во многих боях, отбросил его назад в тот самый момент, когда в его руке поднялся посох. Он не столько ударил человека-кошку, сколько поднял окованный железом ореховый стержень в то место, куда прыгнул человек-кошка. Прыгнул, во всяком случае, потому, что Кэшел был на расстоянии вытянутой руки от того места, где, по мнению существа, он должен был находиться, когда оно бросилось на него.
Изо рта существа вырвались воздух и кровь, когда посох раздробил ему ребра. Оно взлетело вверх, к зеркальному потолку, ударившись достаточно сильно, чтобы расплющить себе череп. Оно было уже мертво.
Еще один человек-кошка бежал от входа навстречу Кэшелу. Другого входа или выхода в куполообразной комнате не было. Кэшел шагнул вперед, снова сбив нападавшего.
Этот человек-кошка нес копье, пружинистое двойное острие которого было зазубрено с внутренних сторон для захвата и удержания. Рыболовное копье, сказал бы Кэшел, но больше и прочнее; оно предназначалось для ловли людей. Он не смог увернуться от удара копьем, поэтому шагнул в него, зная, что такое копье не причинит ему слишком большого вреда.
Двойные наконечники обожгли, как раскаленные угли, когда вонзались в грудь Кэшела, но это не остановило его. Человек-кошка легко уклонился от прямого удара посохом, но он не ожидал бокового удара, который размозжил его о стену прохода. Гибкое тело соскользнуло на блестящий пол, плоское, как брошенная тряпка.
Кэшел попятился, дыша открытым ртом. Проход заполнили новые люди-кошки, больше, чем он мог сосчитать. Они держались в двух шагах позади, предупрежденные тем, что случилось с их товарищами.
У Кэшела было место для маневра, в то время как атакующие люди-кошки были связаны проходом. Однако скоро кто-нибудь проскочит мимо него, и все будет кончено. Они двигались, как свет, отблескивающий от серебра, слишком быстро, чтобы можно было подумать.