Обычно первым делом Илна осматривала ковры или портьеры в комнате, но этот предмет был исключением. Плохое качество изготовления просто разозлило ее, но холодность этого, несомненно, искусного гобелена заставило ее обойти его стороной, как она обошла бы серебристый нарыв давно умершей рыбы.
Если бы она внимательно посмотрела на гобелен, Чалкус и Мерота могли бы сейчас быть рядом с ней. Если бы.
Шарина и несколько солдат говорили, объясняя, что ребенок и Чалкус исчезли в гобелене. Илна проигнорировала их, вместо этого сосредоточившись на самой ткани.
Дизайн представлял собой садовый лабиринт, видимый с высоты. Зелень и черный цвет почти незаметно переходили друг в друга, точно так же, как листва и стебли в настоящей живой изгороди. Там были причудливые животные: здесь кошка с головой ястреба, там змееподобное существо, покрытое сверкающей голубой чешуей, и многие другие. Это были те, кого Двойник послал посчитать Чалкуса и Мероту, но Илна поняла, что на самом деле они не имели значения. Важно было то, что у лабиринта не было выхода: внешняя стена образовывала сплошной картуш вокруг всего лабиринта. Внутренние изгороди изгибались, создавая перекрестки и тупики, которые, казалось, переходили из одного состояния в другое, когда Илна переключала свое внимание. В центре было озеро, питаемое крошечными ручейками, которые зигзагообразно вытекали из углов полотна. В озере был остров, к которому вел окутанный туманом мост; а на острове был круглый храм, крышей которого служил золотой купол с отверстием посередине.
Но храм был только концом. Илне нужно было начало, и она нашла его в форме живых изгородей. Их изгибы захватывали разум и души тех, кто пристально вглядывался в гобелен, делая их частью его ткани. Илна могла бы отступить, но теперь она знала, что случилось с ее семьей, с ее настоящей семьей, и у нее не было другого выбора, кроме как присоединиться к ним.
— Двойник, что ты знаешь об этом? — крикнула Шарина откуда-то издалека. — Чалкус и Леди Мерота вошли в стену! Я видела, как это произошло!
— Почему ты спрашиваешь меня? — спросил двойник волшебника, который сам был волшебником.
В данный момент у Илны не было времени на Двойника. Он расставил хитроумную ловушку. Он знал, что не сможет поймать ее в ней, но он также знал, что она последует за теми, кого любит. Кто-то сказал бы, что любила больше жизни, но Илна никогда не любила жизнь ради нее самой.
Она увидела закономерность. Она сделала шаг вперед, но не в плоти, а между мирами, которые соприкасались на уровне, недоступном зрению.
— Илна! — воскликнула Шарина.
Когда пальцы Илны коснулись колючих ветвей густо сплетенного тиса, она услышала, как волшебник издалека пропел: — Я был Двойником. Теперь я Черворан.
И затем очень тихо: — Я буду Богом!
***
Гаррик вспомнил, какой удручающей показалась ему эта земля, когда он впервые попал сюда в дождь. Снова пошел дождь, обычно мелкий, но время от времени крупные капли хлестали по болоту. Тем не менее, настроение у него было таким же приподнятым, каким он его когда-либо помнил.
Он рассмеялся и сказал: — Донрия, мы свободны. Это лучше, чем быть животным на чьей-то ферме при солнечном свете, даже если нас держат как домашних животных, а не как будущий ужин.
Донрия с сомнением улыбнулась ему, затем посмотрела на Птицу, порхающую с пня на ветку впереди них, как яркий движущийся дорожный знак. — Куда мы идем, Гаррик? — спросила она.
— Мы возвращаемся в деревню Вандало, где у Гаррика есть друзья, — ответила Птица своим сухим мысленным голосом. — Коэрли выследят нас, но не скоро. Дым притупляет их обоняние, и в любом случае огонь приводит их в замешательство. Пройдут дни, прежде чем они пустятся в погоню.
— «И что дальше?» — подумал Гаррик, внезапно снова ощутив тяжесть будущего. Сбежать было так приятно, что он не думал наперед.
Рядом с маршрутом, который выбирала Птица, упало дерево. Из его ствола выросла дюжина молодых деревцев высотой по колено. Пробегая мимо, Гаррик все меньше убеждался в том, что это было не просто дерево, которое росло на земле и тянуло свои ветви вверх. Несколько сгустков — лягушки? Насекомые? — соскользнули со ствола в воду. Если бы они не двигались, Гаррик подумал бы, что это бугорки на коре.
— Птица? — сказал Гаррик вслух. — Откуда ты?
— Я родом отсюда, Гаррик, — ответила Птица. — Мой народ ровесник самой земли, он возник, когда горные породы кристаллизовались из магмы. Мы жили в пузыре в скале, мы все вместе. Когда скала раскололась, через большее количество веков, чем вы можете себе представить, мы продолжали жить в том, что теперь стало пещерой. Мы могли бы рассредоточиться, но не сделали этого, потому что это означало бы быть отделенными от наших собратьев.
Она рассмеялась — отчетливый кудахчущий звук, который Гаррик слышал раньше. В этой туманной глуши он прозвучал как предсмертный хрип.
— Пещера была где-то поблизости? — спросил Гаррик. Его не волновал ответ; он заговорил инстинктивно из-за внезапного повышения эмоциональной температуры. Он задал, как он надеялся, нейтральный вопрос, чтобы дать Птице возможность сменить тему. Гаррик сделал бы то же самое из вежливости, если бы разговаривал с человеком, которого он плохо знал.
— Я была другой, — ответила Птица, очевидно, проигнорировав вопрос. — Человек мог бы назвать меня дерзкой, но мы не люди. Для моего народа и для меня самой, Гаррик, я была сумасшедшей.
Дождь прекратился, и солнце представляло собой широкий яркий круг на голубовато-сером небе. Птица порхала над ручьем, слишком широким, чтобы перепрыгнуть его. Вода была черной и непрозрачной. Гаррик попробовал ее своей ногой; Донрия просто пошла через него.
Гаррик последовал за ней, чувствуя себя немного смущенным. Вода была слегка прохладной и глубиной всего по щиколотку. Он не знал, что может обитать в таком ручье.
— Я ушла в глубину пещеры, — продолжала Птица. — Эта форма, которую я сейчас имею...
Оно затрепетала своими прозрачными крыльями.
— ... но, я могу принять любую форму, какую захочу. Я следовала по трещине в скале, пока не превратилась в лист хрусталя, к которому с обеих сторон прижимался гранит. Видите ли, я хотела испытать разлуку. Я была безумной.
Губы Гаррика не должны были пересохнуть в этом промозглом воздухе. Ему все равно пришлось их облизать.
— Я едва могла чувствовать своих людей, — продолжила Птица. — Они скучали по мне, но не возражали против моего выбора. Мой народ не принуждал: они были частью космоса и жили на своем месте и по-своему. У них не было власти, потому что использовать ее было бы неуместно и, следовательно, безумно. Как безумна я.
— Была, — сказал Гаррик. Он не усилил значение этого слова и не сделал особого акцента на том, как Птица использовала прошедшее время, обращаясь к своему народу.
— Прежде чем я решила вернуться в пузырь к своим собратьям, моим родственникам по рождению, моим другим «я», — продолжила Птица, — прибыли два волшебника. Мой народ проигнорировал их, продолжая созерцать космос и свое место в нем. Волшебники убили их и забрали их тела, чтобы использовать в своем искусстве.
Гаррик снова облизнул губы. — Мне очень жаль, — сказал он. Когда вам рассказывают об ужасе, слова могут и не оказать реальной помощи жертве; но слова и голая правда — это все, что было. — Кто были эти волшебники?
— Они были не от мира сего, — ответила Птица. — Они не были людьми; они даже не были живыми в том смысле, в каком люди оценивают жизнь. Они пришли и убили моих людей, а потом ушли с нашими хрустальными телами. Я хотела ощутить разлуку. Вот уже пять тысяч лет я знаю только разлуку.
Она снова издала свой ужасный дребезжащий смешок. — Стоит ли удивляться, что я сумасшедшая? — спросила она.
Легкий ветерок, приносящий легкий привкус корицы, колыхнул стоячую воду по обе стороны, ненадолго очистив воздух. Впереди виднелась сплошная полоса тростника, вздымавшаяся на десять-двенадцать футов в воздух. Стебли были толщиной с палец крупного мужчины, а кора покрыта чешуйками. — «Нам придется обойти», — подумал Гаррик; но Птица вспорхнула в тростник, лавируя между близко расположенными стеблями.