Я подумал, что этот Паша — изрядный враль и лапшист, причем лапшист довольно невысокой категории, не то что я.
— Кстати, — продолжал этот Паша. — У меня дома есть еще одни часы, только поменьше, они не из бомбардировщика сделаны, а из истребителя, на нем один немецкий ас летал…
— Ладно, — сказала Тоска. — Часы из истребителя потом, а сейчас посмотрим, что там внутри…
Тоска включила фонарик, вошла в клуб, и мне не стало ее видно. Паша привязал мотоцикл цепью к фонарю, постоял, потом достал мобильник и кому-то позвонил. Звонил, звонил, только ничего не вызвонил — связи-то не было. Паша разозлился, спрятал трубку в дурацкий чехол на поясе и тоже вошел в клуб.
Дальше я подглядывал уже через дырку в портьерах.
— А тут светло, — сказала Тоска и выключила фонарь. — Удачно придумано, свет через крышу падает…
— Ну, и где этот альбом? — спросил Паша.
Жадный был какой-то этот Паша, впрочем, все Паши — ребята такие, своего не упустят. Сразу к делу приступают.
— А там, на стене, кто? — Тоска не ответила Паше, указала пальцем вверх. — На лошади?
— Не знаю, — ответил Паша. — Илья Муромец, наверное. Видишь, какая сабля!
— Как живой… Странно, Илья Муромец вроде бы должен еще с этими быть, как их… Алеша Попович и Никита Кожемяка.
— Добрыня Никитич, — поправил Паша. — Но тут только Илья Муромец.
— Откуда ты знаешь? — спросила Тоска. — А может, это не Илья Муромец, может, это Семен Буденный?
— Не, — откликнулся Паша. — У Муромца лошадь другая, толстая такая. А вообще на самом деле как живой, нарисован очень необычно. Понятно, почему Паровозов художником стал. В окружении таких картин… А вон там погляди!
Парочка отправилась вдоль стены и принялась рассматривать картины, будто они сюда на выставку приехали, а не в поисках альбома-убийцы.
— А в том углу что? — Паша принялся смотреть в дальний угол. — Картина какая-то странная, не видно…
— Темно стало. — Тоска сняла с шеи фонарь.
Вспыхнул свет и тут же погас: Тоска ойкнула, выпустила фонарь, и он грохнулся об пол. Разбился.
— Гадость какая, — негромко сказала Тоска. — Кто только эту картину нарисовал? Псих какой-то…
— Ты поняла, что там нарисовано?! — шепотом спросил Паша.
— Не дура. Оно отсюда вылезает?
— Кажется, да… Вряд ли такую картину стали бы держать в клубе, я бы ни за что не стал. И в клуб такой бы точно не ходил…
— Ты думаешь, что она уже потом появилась, после? — спросила Тоска. — После того, как все произошло?
— Ничего я не думаю. Вернее, я думаю, что надо нам этот альбом идти искать. Пока не поздно. Щас только…
И этот Паша снова принялся фотографировать. Кадров двадцать, наверное, сделал. И рожа у него при этом была такая довольная.
— Тебе не кажется, что за нами кто-то наблюдает? — спросила Тоска, и я подивился ее интуиции.
Паша насторожился, отпустил фотоаппарат и выхватил из-за спины короткий и жесткий кусок шланга.
— Я всегда чувствую, когда за мной кто-нибудь наблюдает, — повторила Тоска. — У меня…
— Ерунда, — сказал Паша. — Никого тут нет. Но, если хочешь, могу проверить.
Он достал еще одну дубинку, затем надел мотоциклетный шлем и двинул ко мне. Герой какой…
— Света все-таки маловато, — говорил Паша, приближаясь. — Шторы надо открыть, хочу тут все сфотографировать…
Он приближался, шаги его бумкали в пустом здании, а я думал, что мне сказать Паше при встрече. Но ничего не придумывалось, хотелось просто рявкнуть на него и треснуть по носу. И плевать на его дубинки. Вообще-то у меня было «кое-что» покруче этих дубинок, но пока я не собирался это кое-что использовать.
Когда Паша преодолел полпути, мне все-таки пришла в голову одна штука. Я осторожно достал фонарь и направил на лицо. Когда он отдернет штору, я включу свет, громко завоплю и оскалюсь. И этот Паша обделается. Как миленький обделается, от такого кто угодно обделается, проверено.
Он приближался, приближался и почти уже протянул руку и коснулся портьеры, и я уже набрал воздуха для чудовищного вопля, как в глубине клуба что-то горякнулось.
Паша остановился.
— Что это? — спросил он.
— Не знаю. — Тоска пнула разбитый фонарь. — Может, обезьяна.
Фонарь пролетел через весь вестибюль и закатился под лавку.
— Какая обезьяна?
— Я слышала, тут раньше был зоологический уголок, а когда народ сбежал, так все и бросили. У них здесь обезьяна жила, может, это она? Может, она тут до сих пор обитает? Сошла с ума, питается крысами, ну, и вообще, чем придется…
Я поморщился. Обезьян я не любил. Особенно таких. Диких. Которые чем придется питаются. Что касается звуков, в таких старых зданиях вечно что-то падает, отваливается и шуршит. Кстати, именно поэтому о старых домах ходит такая дурная слава. А на самом деле все просто: это не привидения, это падающая штукатурка.
— А может, что-то упало… Там, кажется, зрительный зал.
Паша отступил от окна, спрятал за пояс свои дубины.
— Ладно, — сказал он. — Нам действительно пора идти…
И они вышли из вестибюля через высоченную, метра в три, дверь.
Я вылез из-за штор. Подошел, посмотрел на картины.
На одной был нарисован богатырь. Но не Илья Муромец и не Семен Буденный, а богатырь неизвестный. Остролицый, с длинной бородой. Похож на Ивана Грозного. Богатырь не улыбался, не хмурил грозно брови и не вытаскивал из ножен меч. Богатырь испуганно оглядывался, будто его кто-то догонял.
Остальные картины тоже изображали разных героев и военачальников, а вот картина в углу была совсем другая.
Она была мерзкой на самом деле. Дом культуры, прямо на его крышу опускается страшное красное солнце. А из двери вылезают толстенные черные щупальца.
3 Вампиры и рояль
Они стояли возле широкой парадной лестницы.
Лестница вела на второй этаж и являлась настоящим произведением искусства: на ступеньках болтались обрывки роскошного ковра, вдоль перил торчали статуи разнообразных рабочих и колхозников, все со своими рабоче-крестьянскими инструментами: косами, пилами, лопатами, отбойными молотками. Статуи были хорошие, и я подумал, почему их отсюда до сих пор не вывезли: ни завод, ни охотники за цветными металлами?
Видимо, и в самом деле проклятие.
— Квартира Паровозова была на втором этаже, — сказала Тоска. — Пойдем поскорее, мне тут как-то это… не по себе.
— Слушай, Тонька, — остановился Паша. — Я тут подумал и решил: давай немножко побродим туда-сюда…
— Зачем? — насторожилась Тоска.
— Затем, что я хочу здесь чуть-чуть пофотографировать. Одни статуи чего стоят, ведь такое сейчас фиг где найдешь! На самом деле сделаю книжку такую — «Мертвые города». У меня и знакомые есть на полиграфическом комбинате, помогут, если что. Давай тут все обсмотрим, а альбом этот никуда не денется.
— А ты не боишься? — спросила Тоска.
— Не-а, — быстро ответил Паша. — Чего тут бояться?
И они пошли вверх по лестнице. Я медленно крался за ними, тихо, как настоящий ниндзя, не зря надел обрезанные валенки. Поднялся на второй этаж. Прокрался мимо статуй.
Паши и Тоски не было видно. В зрительный зал, наверное, забрались.
Где-то тут должна была быть дверь, ведущая за кулисы. Я двинулся вправо и очень скоро эту самую дверь обнаружил. На ней была предупреждающая табличка — хода, мол, нет, только для персонала. Я плюнул на табличку и проник внутрь.
За дверью оказались всевозможные театральные подсобные помещения: гардероб, гримерки, реквизиторская, костюмерная. В костюмерную я заглянул.
Костюмов было много. Разных. От новогодних смешных до карнавальных и серьезных. Из серьезных мне понравился один костюм — мужик, состоящий из многочисленных каменных обломков. Видимо, это была статуя Командора. Каменный гость или что-то в этом роде. Я сначала собрался обрядиться именно в эту самую статую, но потом увидел еще более подходящий костюм. Прямо напротив статуи Командора на вешалке красовалась белая хламида, заляпанная видными кровавыми пятнами. Не знаю, для какого спектакля предназначалась эта простыня, наверное, для японской оперы, но выглядела она мрачно. Я без колебаний ее напялил, затем измазал лицо белым гримом и прокрался к сцене.