– Да ничего, все нормально. Я… в порядке.
– До меня дошли приятные слухи, что вы с Питером почти помирились.
Мне словно нож вонзили в сердце.
– Это не так, – уныло ответила я. – Мы разводимся.
– О, мне так жаль, Фейт, – пробормотала она. – Вы казались всегда такими счастливыми.
– Мы и были счастливыми, – ответила я. – Пятнадцать лет, Мими. Мы были счастливы, как моллюски во время прилива.
Положив трубку, я подумала, что мы с Питером не разговаривали вот уже пять дней. Возможно, это не имеет никакого значения – в конце концов, о чем бы мы стали говорить? Раненое животное убегает и прячется, мы сделали то же самое. Дети опять не приезжали на выходные. И ему незачем было звонить; и хотя я невыносимо скучала по нему, так было лучше. Потому что говорить с ним и знать, что мы никогда не будем вместе, было бы невыносимо больно. И увидеть его будет пыткой, мне придется научиться смотреть на него новыми глазами. Я должна жить дальше, сказала я себе, жить своей жизнью. Я должна постараться и – как это говорят? – закрыть эту тему, потому что моя замужняя жизнь скоро закончится. Итак, после всех катастрофических последствий романа с Питером, стрелка моего эмоционального компаса стала медленно клониться в сторону Джоса.
Вечером, когда мы ужинали, я рассказала ему, что у Энди будет ребенок. Он, казалось, был искренне поражен.
– Он знал, что она пытается забеременеть?
– Не совсем. Она просто сделала так, как хотела.
– Не думаю, что женщинам следует так поступать, – сказал он. При этих словах его всего передернуло, но я догадалась почему.
– Все в порядке, – нежно сказала я, – тебе не о чем волноваться. Я никогда не поступлю так с тобой.
Он потянулся через стол и взял меня за руку, тихонько ее пожав.
– Я знаю.
– Но Энди сочла это возможным, – продолжала я. – И она правильно рассчитала, что Питер никуда не денется. Понимаешь, Питер очень порядочный человек, – добавила я. – Он всегда поступает так, как следует.
Джос убрал тарелки и крепко обнял меня.
– Так это из-за ее беременности ты в последнее время стала такой сдержанной, Фейт?
Я кивнула, испытывая облегчение от того, что мне дали подсказку.
– Полагаю, это неприятно удивило тебя? – добавил он.
– Да уж, до костей проняло.
– Что?
– В том смысле что… да, мне было неприятно, потому что мы еще даже не разведены.
– Но не станешь же ты утверждать, что это имеет для тебя значение, – мягко говорил Джос. А я подумала: «Если бы ты только знал». – Питер живет своей жизнью, – резонно заметил он, – и ты тоже. Давай лучше поговорим теперь о чем-нибудь приятном. Я хочу забронировать путевки на Теркс и Кайкос. Ты готова обсудить числа?
При мысли об отпуске я воспряла духом. Больше года я никуда не уезжала. Полная смена декораций и теплое солнце, возможно, пойдут мне на пользу и улучшат мое настроение. Возможность побыть вдвоем с Джосом, наедине, позволит нам стать ближе. Так что на следующий же день я попросила отпуск, затем Джос заказал билеты на Карибы: мы вылетали пятого декабря. В тот вечер, чистя зубы, я остановилась взглядом на отражении картины, которую Джос нарисовал на стене ванной. Я смотрела на пальмы, казавшиеся настоящими, и лазурное море и думала, что скоро все это воплотится в реальность.
А на работе пока что помалкивали об отстранении Софи. Она была вычеркнута из разговоров, как советский диссидент из учебника по истории. К понедельнику табличка с именем исчезла с двери ее гримерной. С Софи было покончено. Она прекратила свое существование. Я трижды пыталась до нее дозвониться, но все время попадала на автоответчик. И я решила, что она просто не хочет ни с кем говорить. Так что я очень удивилась, когда, включив Радио 4 в среду вечером, услышала в программе «Лабиринт морали»:
– Сегодня мы говорим о свободе прессы. Мы пригласили в студию Софи Уолш, – начал программу Майкл Бьорк.
– Это же Софи! – воскликнула я, обращаясь к Грэму. Он завилял хвостом.
– Софи, – продолжал Майкл Бьорк, – ваша личная жизнь была выставлена напоказ и в бульварной прессе, и в уважаемых изданиях на этой неделе. Можно ли сказать, что вы сторонница закона о неприкосновенности личной жизни?
Еще бы, подумала я. Было слышно, как Софи вздохнула, собираясь с мыслями, а потом ответила:
– Первым об этом заговорил французский историк Алексис де Токевиль. Он заявил, что наряду с неоспоримыми преимуществами, которые дает свобода слова, необходимо учитывать и неизбежное зло, которое она порождает. Я категорически против ограничения свободы слова в печати; я целиком и полностью за то, что у нас уже существует – за саморегулирование.