Но если Лили и озорничала, это было ответом на ужасный снобизм и злобу окружающих. Хуже всех была Винишия Смидли. Она приехала с Нормандских островов и получила прозвище «Корова из Джерси». Никогда не забуду, как однажды утром за завтраком Винишия заявила очень громким голосом: «Мои родители на следующей неделе едут на Сент-Киттс. Они всегда останавливаются в „Четырех ветрах" в Банана-Бэй. Какое совпадение, правда, Лили? Может быть, твоя мама будет убирать их комнату». Лили только посмотрела на нее, положила ложку и сказала: «Да, Винишия. Может, и будет». Но несколько месяцев спустя последовала страшная месть. За два года до этого Винишия упала с пони, выбила себе зубы и теперь носила мост. Она очень стеснялась и чистила зубы только в одиночестве. Лили сделала тянучки, они получились невероятно липкими, потому что (как я узнала позже) она добавила туда клей. Она угостила одной тянучкой Винишию, и лицо Лили триумфально засветилось, когда три искусственных зуба Винишии выпали изо рта. «О, мне так жаль, Винишия, – сладким голосом пропела она. – Совсем забыла, что ты носишь протез». Я нашла ее в саду, она сотрясалась от смеха, потом весело посмотрела на меня и прошептала: «Мне отмщение, – говорит Господь. – И Аз воздам». И воздала. И до сих пор воздает.
– Сегодня утром мне позвонила Камилла Фан-шоу, – с усмешкой сказала она мне, опуская ложку в свой десерт. – Она выходит замуж за какого-то банковского мелюзгу и умоляла меня, Фейт, слышишь, умоляла меня осветить ее свадьбу на страницах моего журнала, поскольку о свадьбе Летти Броклебанк писали в «Татлер». Камилла чуть не плакала и утверждала, будто всегда любила меня в школе и всегда знала, что меня ждет успех, ведь я была такой умницей. И как насчет старых связей и всего такого прочего? Я дала ей выговориться, а затем чрезвычайно любезно сказала: «Мне ужасно жаль, Камилла, но, боюсь, мы не можем освещать в таком издании, как наше, мелкие провинциальные свадьбы».
Да, Лили посмеялась последней. Она обошла их всех и во всем. Не только интеллектом, это ей было нетрудно, но она обошла их даже по положению в обществе. Ее мозг был подобен радару, и она быстро вскрывала нужные коды. Ее манеры изменились, она научилась вести себя за столом, за два года у нее преобразился голос – исчезли богатые карибские интонации, их сменил звонкий хрусталь. Питер утверждает, будто у нее не в порядке голосовые связки, но, как я уже говорила, он не относится к числу ее поклонников.
Мими же, явно очарованная Лили, расспрашивала нас о Сент-Беде. И мы рассказывали, что каждое утро там была месса, по средам – благословение, по четвергам – молитвы по четкам, по субботам – исповедь и пение латинской мессы – по воскресеньям.
– Оставалось ли у вас время для уроков? – поинтересовался Майк.
– О да, – слегка заплетающимся языком ответила я. – И Лили добилась больших успехов! Она сдала двенадцать экзаменов по программе средней школы на обычном уровне и четыре на повышенном, а в семнадцать получила стипендию в Кембридже.
– А спортом вы занимались?
– У нас были хоккей и нетбол.[8]
– От меня не было абсолютно никакой пользы, – со смехом призналась Лили. – Все эти пробежки и прыжки – такая скука. Меня было туда не затащить. К музыке у меня тоже не было способностей, – хихикнула она.
Я промолчала, это была истинная правда. Голос у нее был как у коростеля, и стоять рядом с ней во время исполнения «Веры наших отцов» было настоящим испытанием.
– Что касается танцев, – продолжала она, – я была поистине ужасна! У меня было две левых ноги. Впрочем, как и сейчас.
– Но мы часто ставили спектакли, – восторженно подхватила я. – Это было замечательно. Особенно ежегодная школьная пьеса… – Тут я увидела, как улыбка сбежала с лица Лили и она с укором посмотрела на меня. Тогда я вспомнила. Сцена – больное место, и мы не говорим об этом. Все дело в том, что Лили не слишком хорошо играла, а я, скажу без хвастовства, играла хорошо. Самое ужасное было то, что ей это нравилось, но она всегда переигрывала. Она не могла естественно даже перекреститься, и выглядела при этом словно регулировщик на перекрестке. Так что театр не был ее сильной стороной, и это даже на время отравило нашу дружбу. Когда мы учились в шестом классе, преподобная матушка распределяла исполнителей в школьной пьесе. Она остановила свой выбор на «Отелло»; будучи единственной темнокожей девочкой в Сент-Беде, Лили вообразила, что заглавная роль непременно достанется ей. Она усердно готовилась, а я ей помогала. Но, когда после проб был объявлен список исполнителей, оказалось, что главная роль досталась не ей, а мне. Она восприняла это просто ужасно – даже ворвалась в кабинет преподобной матушки, где я тогда находилась, с криком: «Это потому что я черная, не так ли?»
– Нет, Лили, – спокойно ответила матушка, – потому что ты недостаточно хорошая актриса. У тебя множество талантов. Тебя ждет огромный успех в жизни. Но я с полной уверенностью могу предсказать, что твой будущий триумф ожидает тебя не на сцене.
Воцарилось молчание. Затем Лили ушла. Она не разговаривала со мной целый месяц. Но что мне было делать? Отказаться от роли? Но это была изумительная роль, и все утверждали, будто я сыграла ее прекрасно. Я до сих пор помню восхитительные строки: «Прощай, покой! Прощай, душевный мир!.. Конец всему. Отелло отслужил!»
Со временем Лили справилась со своим разочарованием, хотя прийти на спектакль отказалась, и мы никогда об этом не говорили до сегодняшнего вечера. Не думаю, что с моей стороны было бестактно упоминать об этом, ведь с того времени прошло восемнадцать лет и наши роли давно переменились. Я хочу сказать, теперь звезда она, а не я. Она знаменита, ей сопутствует успех. У нее огромная квартира в Челси, холодильник ее набит шампанским и паштетом из гусиной печенки. А я превратилась в скучную провинциальную домохозяйку, мать двоих детей, которая носит удобные туфли и считает развлечением поездку в магазин «Икеа». Так что я чрезвычайно ценю то, что Лили продолжает поддерживать со мной отношения, невзирая на то что наши пути так разошлись.
В этот момент – было примерно половина одиннадцатого – нам подали пудинг. Свечи почти догорели, а вино было выпито. Я подумала, что Питер, пожалуй, слегка перебрал. Они с Мэттом горячо обсуждали интернет, а Кейти пыталась провести психометрические тесты над Лили (Лили была ее крестной матерью и утверждала, будто ничего не имеет против). Тем временем Мими, которая явно не могла оправиться от впечатлений, вызванных новизной ее замужества, попросила меня поделиться опытом.
– Скажи мне, Фейт, в чем секрет удачного брака? – прошептала она.
– Не знаю, – так же шепотом ответила я, поднося ко рту ложку консервированных фруктов. – Я просто ощущаю, что после пятнадцати лет, проведенных вместе, между Питером и мной возникла нерушимая связь. Мы переплелись так же крепко, как глицинии, растущие перед нашим домом.
– А что тебе в нем больше всего нравится? – снова спросила Мими.
– Его способность находить мои контактные линзы, где бы я их ни потеряла, – хихикнула я. – Он делает это просто блестяще.
– Нет, серьезно, – настаивала Мими. – Что ты действительно в нем ценишь?
– Его порядочность, – ответила я. – И правдивость. Питер всегда говорит правду.
Майку так понравились мои слова, что он счел, будто пришло время Питеру произнести небольшую речь.
– Давай, – сказал он.
– О нет, – простонал Питер.
– Пожалуйста, – просила Мими. – Такой подходящий случай.
– Ну хорошо, – уступил Питер, сделав еще глоток вина. – Э-э… Я только хочу сказать… – начал он, нетвердо вставая на ноги, – что Фейт была моей первой любовью, и пятнадцать лет брака – это просто огромное бремя…
– Оговорка по Фрейду, – вставила Кейти.
– Я хотел сказать время, – поправился он. – Время, вот что я имел в виду. Невероятно, если как следует подумать. Я просто ума не приложу, куда канули последние пятнадцать лет моей жизни.