Пьетюр поднимает брови и отворачивается к огню.
– Видала ты когда-нибудь море? – спрашивает он.
– Нет. Как думаешь, понравится оно мне?
Его улыбка кажется насмешливой, словно что-то в Роусе его забавляет.
– Кому-то оно по душе, кому-то нет. Впрочем, как по мне, Йоун выбрал тебя вовсе не за умение работать веслами.
Смешавшись, Роуса переводит взгляд на огонь. Она не столь наивна: ей известно, чего ждут от женщин мужчины.
В наступившей тишине Роуса разглаживает юбки изо льна и шелка – еще один подарок Йоуна.
– Надо думать, семья скучает по тебе, когда ты уезжаешь торговать. – И тут она вспоминает мамин рассказ: Пьетюра ребенком нашли на склоне холма. Краска стыда разливается по ее шее. – Я хотела сказать…
– У меня нет семьи.
Она смотрит на собственные колени. Лен царапает кожу.
– Мне жаль.
– Не стоит меня жалеть, – говорит Пьетюр. – Йоун заменил мне семью.
– Ты называешь его Йоуном?
– А должен звать господином? – Он вглядывается в ее лицо; она изучает собственные руки. – Когда сражаешься с морем не на жизнь, а на смерть, одни лишь волны тебе господа.
– Ты веришь в… духов моря?
– Есть вещи, которых нам не понять.
Пьетюр кочергой ворошит торф в очаге. Рыжие всполохи пробегают по его лицу, и на мгновение оно приобретает устрашающие черты. Роуса видела недавно, как он, наклонившись к реке, ловко пронзил форель острогой.
Он склоняется к ней.
– Люди болтают, будто бы я родился среди huldufólk.
Острые скулы, темные глаза – и впрямь точь-в-точь ухмыляющийся аульв.
Он хохочет, и Роуса вздрагивает.
– Суеверия противны Богу, – отвечает она. Ее ладони мокры от пота. В кармане юбки лежит камень с гальдраставом, который дала ей мама, и она чувствует сквозь ткань его тепло.
Пьетюр насмешливо вскидывает бровь.
– До чего ты набожна, Роуса! Ты бы покорила даже моего дорогого пабби.
– Твоего дорогого пабби? – Он же сказал, что у него нет семьи.
Пьетюр склоняется ближе. От него исходит едкий, звериный запах пота.
– Я верю в то, во что верит каждый исландец, – говорит он. – Библия дает ответы на некоторые вопросы. Но не на все.
– А Йоун? – Роуса перестает дышать.
– И Йоун исландец. Однако ж правда крови не равна правде сердца. – Он впивается в Роусу взглядом, и она отводит глаза.
– А что prestur? Нравится ли ему мой муж?
– Эйидль-то? С ним лучше не знаться. Йоун тебе то же самое скажет. – Пьетюр угрюмо глядит в очаг.
Некоторое время они молчат, только потрескивает огонь да всхрапывает Сигридюр, и наконец Роуса спрашивает:
– Будет ли у меня служанка?
На миг она представляет девушку, похожую на нее саму, кареглазую, с волосами мышиного цвета.
Но Пьетюр качает головой.
– Дом не так велик, и помощь тебе не понадобится.
Образ девушки блекнет, и Роуса внезапно чувствует острое одиночество.
Пьетюр поднимает голову, и в свете огня его глаза сурово блестят.
– И вообще держись подальше от жителей Стиккисхоульмюра. Они только сплетничать и умеют.
Она открывает было рот, но наталкивается на его горящий взгляд и ничего не говорит.
Они пускаются в путь ранним утром. Небо давно уже залито бледным светом, но даже хуторяне еще спят, а коровы и овцы дремлют в полях.
Пьетюр держит стремя, пока Роуса взбирается на спину красивой каурой кобылы, до смешного лохматой из-за густой зимней шерсти. Роуса с детства не ездила верхом; она неуверенно чувствует себя в седле и крепко вцепляется в лошадиную гриву.
– Не волнуйся. – Пьетюр улыбается, видя, что она побаивается. – Это славная и выносливая кобыла. И не из пугливых. Сама увидишь, когда она перейдет на тёльт.
Замешательство Роусы, должно быть, ясно читается на ее лице, потому что Пьетюр оживляется и весело посмеивается:
– Вот, погляди.
Он легко взбирается на свою мышастую кобылу и ударяет ее пятками в бока. Лошадь трогается с места, переходит на рысь, а затем на крупный шаг, высоко выбрасывая ноги, и поступь ее столь ровна, что Пьетюр сидит в седле как влитой.
Он описывает круг и, улыбаясь, возвращается к Роусе.
– Тёльт. Лошадь может идти быстро и без устали целый день. Попробуй.