Гость неловко склонил голову, и Роуса сочла это за поклон.
– Он самый. Позволите войти?
Под темными усами блеснули белые зубы, и лицо его смягчилось.
Сердце Роусы гулко стучало, но она снова улыбнулась в ответ.
Сигридюр поджала губы и попыталась сесть на постели.
– Не обессудьте. Мой муж умер несколько месяцев назад, и…
– Соболезную вашей утрате.
Сигридюр коротко кивнула.
– Говорят, и ваша жена тоже умерла.
Он вздохнул.
– Два месяца тому назад.
– Всего лишь? Я слыхала, будто вы схоронили ее ночью, а уже наутро отправились рыбачить. Что жена померла, что собака сдохла.
– Мама! – ахнула Роуса.
– Так и есть. Только погляди на него.
Йоун сложил ладони в молитвенном жесте.
– Я похоронил ее один, это правда. Я не… – Он вздохнул, поскреб бороду. Лицо его было обветренным, в уголках рта пролегали глубокие складки, взгляд вдруг потемнел, словно захлопнули дверь. – Моей жене внезапно сделалось худо. Меня это… ошеломило. Она родом из-под Тингведлира, и в моем селении у нее было мало друзей.
Роуса вскинула руку.
– Я прошу прощения. Мама все еще скорбит, и… Боль потери остра, мы ощущаем ее каждый день.
Она указала на просевшую дерновую крышу и проломившиеся балки – древесину для починки можно было приобрести только у заезжих купцов. Из вежливости Йоун не стал откровенно разглядывать эти признаки бедности, но сочувственно кивнул.
– Вы не обязаны оправдываться, – продолжала Роуса. – Все согрешили и лишены славы Божией[4].
– Верно. – Лицо его просветлело, и голос потеплел.
Сигридюр фыркнула. Когда Магнус был жив, она вела себя сдержанней, но после его смерти перестала заботиться о том, что о ней подумают.
Однако Йоуна, казалось, это ничуть не задело. Он тяжело вздохнул.
– У меня, как и у всех, есть враги, которым только дай посплетничать. Но я оплакивал жену, поверьте. Мне горько, что я не сумел помочь ей.
Тут даже у Сигридюр хватило такта придержать язык.
Йоун повернулся к Роусе.
– Я слышал, епископ Магнус был человек добродетельный. Достойный глава достойного семейства.
Сигридюр снова нахмурилась.
– Как видите.
Повисло тяжелое молчание.
Сигридюр не сводила глаз с лица Йоуна.
– Роуса, – бросила она, – принеси-ка гостю еды и питья.
Роуса отодвинула штору из воловьей кожи и прошла в чулан. Отсюда все по-прежнему было слышно. Голос Сигридюр зазвучал так резко, что она вздрогнула.
– Вам стоило к Маргрьет наведаться. У нее и овцы, и дочери есть. Уж она-то не откажется выменять кого-нибудь из них на пару локтей домотканого сукна или на мешок сушеной рыбы весом со свой товар.
Роуса зачерпнула и плюхнула на тарелку немного skyr, налила две кружки эля и поспешила обратно в baðstofa.
Губы Сигридюр были сжаты.
– Я устала. – Она кивнула на дверь. – Спасибо, что зашли к нам. Bless.
Йоун поклонился.
– Bless. Извините за беспокойство.
Он повернулся к двери.
Роуса бросила на Сигридюр свирепый взгляд.
– Вы уже уходите? У нас есть skyr и эль…
– Благодарю, но нет. Bless.
Он склонил голову, чтобы не удариться о низкую притолоку, и исчез за дверью.
Роуса мигом обернулась к матери.
– Что это на тебя нашло?
– Ты не корова, чтоб за тебя торговаться. – Сигридюр сощурила глаза. – Тебе, упрямице, и дела нет, о чем люди толкуют, но стоит прислушаться к голосу рассудка, если хочешь дожить до преклонных лет. Говорят, он отрубил руку купцу, который его обманул. И одного из тамошних крестьян сожгли за колдовство по его приказу. А его жена…
– Его жена умерла от лихорадки, мама. Все прочее – слухи.
– Только дитя неразумное не заметит, что этот человек носит в себе тьму. – Сигридюр откинулась на постель и закашлялась. – У него это на лице написано. Не успела умереть его прежняя жена, а он уже подыскивает новую.
Внутренний голос Роусы нашептывал ей то же самое, но она опустилась на колени и взяла мамины руки в свои.
– Он достойный жених.
– Вздор. Твой ум пропадет впустую. О сочинениях своих подумай. И к тому же, – Сигридюр ухмыльнулась, – ты и сама слишком своенравна для жены.
– Я постараюсь его слушаться. И замужество не помешает мне читать и писать. – Голос Роусы дрогнул при мысли о спрятанных под тюфяком обрывках пергамента с набросками ее собственной саги, немного похожей на «Сагу о людях из Лососьей долины», но только ее героиня не станет ни убивать, ни умирать за любовь. Разумеется, муж не воспротивится, если она будет время от времени писать. Даже Магнус, презиравший все обычаи старины, поднимал на смех тех, кто считал, будто выдумывать истории или слагать стихи – все равно что ворожить. Кроме того, он считал своим долгом научить читать и писать дочь, раз уж сына у него нет, и не обращал внимания на то, как перешептываются сельчане, когда видят Роусу с пером и пергаментом.