– И каков результат?
– Никакого. Врачи заверили меня, что муж здоров, как двадцатилетний юноша. Память, правда, ослаблена, хотя это не так уж удивительно для людей за сорок. Но я-то лучше любых медиков знаю, какой была его память еще год назад! – она покачала головой. – Эта забывчивость меня отчаянно беспокоит. Ведь он забывает не бытовые мелочи, которые не имеют никакого значения, нет. Он забывает то, что составляет основу и смысл нашей жизни. Раз! – она прищелкнула пальцами, – и словно никогда ничего не было. Зато многое другое Рихард помнит очень отчетливо. Так, он знает, сколько ступеней ведет в нашей двери, сколько книг в нашей библиотеке. Даже может страницами цитировать многие из них без малейшей ошибки. А вот мой день рождения не может вспомнить!
– Может, это какая-нибудь редкая форма ослабления памяти, – проговорила Шарлотта. – Патологическая забывчивость.
– Я первым делом об этом подумала, но врачи категорически не согласны. Они утверждают, что в таких случаях первым делом страдает оперативная память, а она у Рихарда в полном порядке. – Женщина потянулась за бокалом и торопливо отпила. – Теперь вы понимаете, почему я обратилась именно к вам?
Шарлотта видела, как тяжело говорить Гертруде Беллхайм. Удивительно, как ей удается в таких обстоятельствах сохранять выдержку.
– Чем же мы можем вам помочь? – спросил Гумбольдт.
Женщина отставила бокал и в упор взглянула на ученого.
– Я хочу пригласить вас провести вместе с нами новогодний вечер. Я созвала гостей, в большинстве – знакомых Рихарда. Может быть, в окружении старых друзей его память проснется. А ваше присутствие будет иметь особое значение. И не только потому, что вы его старый друг, но и потому, что, как я слышала, у вас невероятный дар распутывать всевозможные загадочные ситуации. – Поймав удивленный взгляд Гумбольдта, она продолжала: – Да-да, совершенно верно: я наводила о вас справки. Кажется, вы единственный человек, который способен разобраться в этом деле. Разумеется, все ваши труды будут хорошо оплачены, а расходы возмещены. Что вы на это скажете?
Гумбольдт откинулся на спинку кресла и задумался. Затем он негромко проговорил:
– Не знаю, что и ответить. Если честно, все это мне не по душе, ведь Рихард мой старый друг. Но я принимаю ваше предложение. То, что я видел сегодня вечером, очень меня обеспокоило. И не исключаю, что мне удастся кое-что выяснить.
– Спасибо! Огромное спасибо! Вы даже не представляете, как все это для меня важно.
– Еще не время благодарить. Пока мы не знаем, что делать и в каком направлении двигаться. Результат может оказаться гораздо хуже, чем вы можете себе представить. Могу ли я задать еще один, последний вопрос?
– Конечно!
– Какого цвета глаза у вашего мужа?
Фрау Беллхайм умолкла, затем на губах у нее появилась легкая улыбка.
– Светло-карие. Теплые, сияющие глаза цвета лесного ореха.
– Я бы тоже так ответил, так как прекрасно помню цвет его глаз, ведь мы довольно долго жили вместе в одной комнате.
– И что же?
– Дело в том, что глаза у человека, которого вы называете своим мужем, зеленые. Изумрудно-зеленые, цвета молодой травы.
7
В то же время в Нью-Йорке Макс Пеппер озабоченно взглянул на север. На Пятой авеню до самого Центрального парка царил полнейший хаос. Повозка пивоварни, которая тащилась в трехстах футах впереди, угодила в сугроб и опрокинулась. Сотни литров пива вылились на плотно укатанный снег, превратив улицу в пропахший солодом каток. Экипажи, повозки и омнибусы скользили и останавливались вдоль и поперек улицы, перегораживая проезд, а кучера, пешеходы и полисмены тем временем спорили о том, кто виноват в неразберихе и кого следует немедленно привлечь к ответственности. Как будто от этого что-то изменится! Шум и ругань не мог заглушить даже густо поваливший снег.
Двигаться вперед было решительно невозможно, а Макс торопился на важную встречу. Отсюда он даже видел вдали здание «Глобал Эксплорер» на перекрестке Пятьдесят восьмой и Ист-авеню. Фирменный логотип знаменитого журнала, гигантская буква «Х», сверкал в бледном небе сотнями новомодных электрических ламп, а десятки флагов, окружавших гигантский глобус, уныло свисали вниз.
Еще раз взглянув в заледеневшее стекло кэба, Макс принял решение. Он выпрыгнул из омнибуса в колючий холод улицы и зашагал вдоль шеренги магазинов и ресторанчиков. Дорога оказалась скользкой, а гладкие кожаные подошвы его ботинок совершенно не годились для ходьбы по льду. И все же ему удалось преодолеть оставшиеся полтора километра до «Глобал Эксплорер» и ни разу не упасть. Только на широкой лестнице, ведущей к главному входу, он споткнулся, но вовремя ухватился за перила.