— Это все? — спросил белобрысый у Франка.
— Д-да… то есть… я еще должен ей принести…
— Можешь не приносить, — взмахом руки оборвал его Филипп. — Теперь слушай. Ей — вот ей, — он ткнул пальцем Бруни в грудь, — ты больше продавать наркотики не будешь. Никакие и никогда, как бы ни просила — ты меня понял?!
— А ты… — начал Франк, собираясь, кажется, качнуть права — но голос его звучал чем дальше, тем неувереннее, — ты…
— А я тогда не наведу на тебя полицию. И даже кости не переломаю, — эти угрозы звучали тем более неприятно, что высказывались спокойным интеллигентным тоном. — Ты веришь, что я могу переломать тебе кости? Или показать надо? — Франк быстро замотал головой. — А, вот кстати! — ручища протянулась к стоящей у стены швабре. — Смотри!
Ладонь сжалась, обхватив ручку швабры; послышался треск.
— Когда ломается кость, звук другой, — пояснил белобрысый, кинул в угол зазубренный обломок и добавил: — И ломаются кости легче. Короче, ты понял?
Франк кивнул. Слабый сиплый звук, вырвавшийся из его горла, можно было расценить только как согласие.
— Ну, вот и хорошо. — Филипп похлопал его по плечу. — Понимаешь, у девочки есть папа. И он меня послал разобраться. Так что ничего личного, но… — коротко, без замаха, ударил парня под ложечку — тот захрипел и начал сползать по двери, держась руками за живот и хватая ртом воздух. — Это тебе, чтобы лучше запомнил!
Не обращая больше на Франка внимания, он взял Бруни за локоть.
— Пошли!
— Не тронь меня! Никуда я с тобой не пойду! — попыталась она выдернуть руку.
— Вы что — еще недостаточно сегодня наразвлекались, госпожа баронесса? — сказал он явно нарочно громко, чтобы Франк слышал.
— А пошел ты!
Она высвободилась и пошла по коридору, спиной чувствуя, что Филипп идет по пятам. Молча прошествовала к выходу и лишь на улице дала волю словам:
— Доволен, да? Доволен, гад вонючий?!
— Я был бы довольнее, если бы мне не пришлось этого делать, — огрызнулся он.
— Ты мне весь кайф поломал!
— Нечего было к наркотикам снова руки тянуть!
— Это же просто травка была! Понимаешь, ты, придурок, травка, обыкновенная травка! Я ее еще в школе, в двенадцать лет, курила!
— За такую травку здесь срок дают.
— Да лучше в тюрьме, чем с таким мудилой, как ты тут!
Она повернулась, готовая сесть в машину, когда услышала сзади негромко, но четко произнесенное:
— Дура! — белобрысый гад все-таки решил оставить последнее слово за собой!
— А знаешь что?! — обернувшись, Бруни вскинула голову и подбоченилась. — Сдается мне, что ты меня просто приревновал к Франку! Поэтому и за мной поперся, и его ударил. Так вот, учти: я свободная женщина и трахаюсь с кем хочу и когда хочу — и ты мне тут не указ!
— Чего? — хохотнул белобрысый. — Я тебя приревновал? Тебя?! — Новый взрыв смеха — на редкость неприятного. — Не-ет, дорогая, таких, как ты, не ревнуют!
— Каких?
В следующий миг Бруни пожалела, что спросила, вместо того чтобы просто стукнуть его чем попало. Но было уже поздно…
— Таких вот… бабенок, у которых вечно в одном месте свербит, — с презрительной ухмылкой отчеканил Филипп, — и которые под кого угодно лечь готовы.
Что?! Она была готова к любому хамству… почти к любому — но от этих слов горло вдруг перехватило; в ушах, заглушая доносившуюся из клуба музыку, запульсировал неслышный никому, кроме нее, хор глумливых голосов, повторявший: «Мелли-давалка, не может жить без палки!»
Ухмылка на лице белобрысого сменилась удивлением — наверное, он ожидал, что она что-то ответит. Нашарив позади себя дверцу машины, Бруни открыла ее и молча полезла внутрь — не хватало еще расплакаться тут при нем!
«Мелли-давалка»…
Хватит! Десять лет уже прошло — хватит!
Она вцепилась зубами в рукав куртешки, рванула, как собака. Хватит!
Доехали они быстро — Бруни даже удивилась, насколько быстро. Дитрих затормозил у входа, она вылезла и не оглядываясь пошла к дому.
— Амелия!
Чего ему еще надо?! Пусть отстанет наконец, он уже все сказал!
Она прибавила ходу, почти побежала. Лестница… коридор… Захлопнула за собой дверь спальни, рухнула на кровать и, колотя по ней кулаками, выпустила, наконец, на волю злые слезы.
Глава девятая
Война?! Война! Никаких других отношений между ней и Филиппом Берком теперь быть не может!
На следующее утро Бруни встала с утра пораньше, велела принести себе завтрак в кабинет и первое, что сделала — вызвала Дитриха. Он прибежал минут через десять, взъерошенный и наспех одетый.