– Мы арестовываем убийц.
– Мои поздравления, – сухо произнес премьер.
Они давно знали друг друга. С тех времен, когда Гамаш был начинающим агентом, а премьер стажировался в фирме юридической помощи.
– Они называют вас худшим старшим суперинтендантом за всю историю. А это серьезное обвинение.
– Безусловно, – сказал Гамаш. – Но поверьте мне, я делаю кое-что. Действительно делаю.
Премьер заглянул ему в глаза – не лжет ли он.
Гамаш наклонился и поднял с пола отчет о работе полиции. Он вернул папку премьеру. В ней было много цифр, но за ними не стояли конкретные дела.
– Моя собственная партия начала сужать круги, почуяв кровь, – сказал премьер. – Вашу или мою. Им в принципе все равно. Но им нужно действие или жертва. Вы должны сделать что-то, Арман. Дайте им то, чего они хотят. Чего они заслуживают. Арест какой-нибудь крупной фигуры.
– Я делаю кое-что.
– Это… – премьер на удивление мягко положил руку на папку, – не «кое-что». Даже близко не лежало. Пожалуйста. Я вас прошу.
– И я вас прошу. Доверьтесь мне, – тихо сказал Арман. – Вам придется перевести меня через финишную черту.
– И что это значит? – спросил премьер, тоже переходя на шепот.
– Вы знаете.
И премьер, который любил Квебек, но любил и власть, побледнел. Поняв, что он, возможно, должен будет сдать одно, чтобы сохранить другое.
Арман Гамаш посмотрел на хорошего человека, сидящего напротив него, и спросил себя, кто из них переживет следующие несколько месяцев. Недель. Дней. Когда в День святого Иоанна Крестителя в конце июня небо расцветет фейерверками, кто из них будет стоять и любоваться этим зрелищем?
Кто из них вообще будет еще стоять?
Старший суперинтендант Гамаш приехал поездом в Монреаль и прошел с вокзала по Старому городу до штаб-квартиры полиции. Несколько голов повернулись ему вслед, узнав его по популярному, к несчастью, шоу, вышедшему в эфир прошлым вечером.
А может, они помнили его по прежним появлениям на экране.
Еще до того, как стать главой Квебекской полиции, Арман Гамаш был самым узнаваемым полицейским офицером в Квебеке.
Но если раньше он ловил на себе взгляды узнавания и уважения, то теперь в них вкралось подозрение. Даже удивление. Еще немного – и он станет предметом осмеяния.
Однако Арман Гамаш мог видеть дальше этих взглядов – он мог заглянуть за финишную черту.
Стояла середина июня. Тот разговор с премьером состоялся почти день в день месяц назад. А теперь Гамаш посмотрел на часы и встал:
– Пора возвращаться в суд.
– Как там идут дела, patron? – спросила Мадлен Туссен, глава отдела по расследованию особо тяжких преступлений.
– Как и ожидалось.
– Настолько плохо?
Гамаш улыбнулся:
– Настолько хорошо.
Их взгляды встретились, и она, помедлив, кивнула.
– Вы тут ждите сообщения от информатора с островов Мадлен, – сказал он, стараясь говорить не слишком обнадеживающим тоном.
Или правильнее сказать «не слишком безнадежным»?
Туссен упомянула об этом в ходе заседания. К ее словам отнеслись с интересом, но без особого энтузиазма. Лишь немногие из них понимали, что может означать сообщение, которого они ждут.
– Когда ты его получишь? Мы успеем провести по нему заседание в конце дня? – спросил Бовуар.
– Надеюсь. Все это вроде как зависит от того, что происходит на процессе, верно? – сказала Туссен.
Гамаш кивнул. Да. Зависит.
Суперинтендант Туссен вернулась в свой кабинет, а Бовуар и старший инспектор Лакост остались с Гамашем.
– Относительно процесса, – сказала Лакост, собирая бумаги. – Никогда не видела прокурора, который бы так гонял собственного свидетеля. И судья наверняка не видела. Она новенькая в судейском сообществе, но недооценивать ее не следует.
– Ни в коем случае, – ответил Гамаш, который видел проницательный взгляд судьи Корриво.
Они прошли по коридору и сели в подошедший лифт. Лакост вышла на своем этаже.
– Удачи, – сказала она Гамашу.
– И тебе, – ответил он.
– Почти приехали, patron, – сказала Изабель, когда дверь уже закрылась.
«Почти приехали», – подумал Гамаш. Но он знал: большинство происшествий случается, когда дом совсем рядом.
– Старший суперинтендант Гамаш, сегодня утром вы показали, что фигура вернулась на деревенский луг Трех Сосен на следующий день. Какие у вас при этом возникли чувства?
– Возражаю. Вопрос несущественный.
Судья Корриво ответила не сразу:
– Я оставляю вопрос. На процессе речь должна идти о фактах, но чувства – тоже факты.
Старший суперинтендант Гамаш обдумал ответ: