Чань зажег лампу, обнаружил голубя и (чувствуя себя оскорбленным до глубины души, когда ему пришлось перешагнуть через мертвое тело) выгнал птицу через открытое окно на крышу. Беспорядок в комнате не был чрезмерным — ее тщательно обыскали, но без намерения уничтожить что-либо, а поскольку вещей у него было немного, вернуть все на свои места не составляло труда. Он подошел ко все еще открытой двери, прислушался. С лестницы не доносилось ни звука, а это означало, что либо никто не слышал происходившей в его комнате борьбы, либо он и в самом деле был один в здании. Он закрыл дверь — замок был сломан, как и на входной двери, — и забаррикадировал ее стулом. Только после этого он встал на колени, вытер кинжал об одежду убитого и засунул его назад в свою трость. Он осмотрел трость по всей ее длине — удар сабли пришелся по трости плашмя, а потому никаких трещин на дереве не образовалось. Он поставил трость к стене и посмотрел на распростертое на полу тело.
Это был молодой человек с коротко подстриженными светлыми волосами, в черной форме с серебряными нашивками, в черных сапогах и серебряным значком с изображением волка, глотающего солнце. На его правом плече была одна серебряная эполета — лейтенантская. Чань быстро обшарил его карманы, в которых ничего (если не считать небольшого количества денег, которые он взял себе, и носового платка) не обнаружилось. Он еще внимательнее осмотрел тело. Первый удар его кинжала пришелся под ребра сбоку. Следующие три — в грудную клетку и, судя по кровавой пене на губах мертвеца, в легкие.
Чань вздохнул и сел на корточки. Форма была ему абсолютно незнакома. Судя по сапогам, в убитом можно было предположить кавалериста, но молодой человек, который оказался настолько глупым, что пошел служить в армию, вполне мог напялить на себя высокие черные сапоги для верховой езды, просто для того чтобы покрасоваться. Чань поднял саблю и почувствовал в руке тяжесть оружия. Сабля была дорогой, точно сбалансированной и очень острой. Длина, кривизна и ширина клинка свидетельствовали о том, что это оружие конника. Вероятно, офицер был из легкой кавалерии; по форме — не из гусарских частей, а скорее драгунских или уланских. Из войск, предназначавшихся для быстрых маневров, разведки. Чань наклонился над телом и отстегнул ножны, сунул в них саблю и бросил на тюфяк. От тела он избавится, а вот за саблю, если возникнет нужда, можно будет выручить кое-какие деньги.
Он встал и вздохнул. В настоящий момент вопрос о том, как поступить с телом, меньше всего занимал Чаня. Он не очень точно представлял себе, который теперь час, и знал, что чем позднее доберется он до «Замка», тем труднее ему будет разговаривать с управляющей и тем большую фору даст он своим противникам. Он позволил себе улыбнуться, подумав, что по меньшей мере один из этих противников будет считать его мертвым, но тут же понял, что это означает также и нечто иное: майор будет ждать известий — и, несомненно, скорых известий — от своего неудачливого подчиненного. Чаню следовало в ближайшем будущем быть готовым к встрече с новыми незваными гостями (на этот раз не в единственном числе). Его комната на время, пока это дело не уладится, становилась местом опасным, а значит, избавиться от тела следовало немедленно, потому что Чаню ни в коем случае не хотелось оставлять его здесь, к тому же, может, и не на один день. Хотя обоняние у него и было повреждено, но не до такой же степени.
Он быстро привел свой внешний вид в соответствие с теми требованиями, которые предъявлял к своим посетителям «Старый замок»: побрился, ополоснулся в тазу, потом переоделся — чистая белая рубашка, галстук, жилет, потом наскоро почистил ботинки. Он засунул в карман деньги, которые прежде были рассованы по разным укромным местам, три томика поэзии (включая «Персефону»), после чего расчесал перед зеркалом свои все еще влажные волосы. Скомкав свой старый носовой платок, он швырнул его на пол, потом засунул в карман пальто свежий вместе с бритвой, открыл окно на крышу и вышел, чтобы посмотреть, светятся ли ближайшие окна и есть ли кто за ними. Света нигде не было. Он вернулся в комнату, ухватил тело под мышки и поволок его на крышу — к дальнему ее краю, откуда посмотрел вниз на проулок за зданием, где находилась мусорная куча, накапливавшаяся у неизменно засоренной сточной трубы. Он еще раз осмотрел тело, потом подтащил его к самому краю и, прикинув еще раз, куда оно упадет, столкнул вниз. Труп упал на мягкую кучу. Если Чаню повезет, то полиция далеко не сразу разберется, то ли офицер упал с высоты, то ли был убит на улице.
Он вернулся в свою комнату, взял трость, саблю, загасил лампу, вышел через окно и закрыл его за собой. Окно осталось незапертым, но, поскольку врагам было известно, где он живет, вряд ли это имело какое-то значение. Он отправился в путь по крышам. Здания в этом квартале стояли вплотную, а потому двигался он без особых затруднений, только в двух-трех местах скользкие декоративные карнизы требовали некоторой осторожности. В пятом здании, которое было необитаемым, он сковырнул доски с чердачного лаза и прыгнул в темноту. Легко приземлившись на деревянный пол, он, пошарив рукой, вскоре нащупал шатающуюся доску, приподнял и, сунув под нее саблю, вернул на место. Может, он никогда за ней не вернется, но исходил он из того, что комнату его будут обыскивать солдаты, и чем меньше свидетельств о своем убитом товарище они там найдут, тем лучше. Он опять же на ощупь нашел лестницу, ведущую на площадку внизу. Через минуту-другую Чань, довольно бодрый на вид, был на улице и направлялся к «Замку», уже не вспоминая о том, как только что отяготил свою спящую совесть убийством еще одной души.
Заведение было названо по своей близости к настоящему королевскому замку, ныне, правда, королевскими особами покинутому — его стены, напоминающие крепостные, слишком уж не отвечали новым веяниям моды; с тех пор дворец успел побывать домом для различных членов королевской фамилии, потом Военным министерством, потом арсеналом, военной академией и наконец (вплоть до настоящего времени) Королевским институтом науки и исследований. Хотя могло показаться, что такая организация никак не должна способствовать процветанию расположившегося поблизости борделя для избранных благосостоятельных клиентов, но фактически различные работы института почти без исключения финансировались богатейшими гражданами города, каждый из которых пытался оттеснить соперников и вложить деньги в изобретение, открытие, поиски нового континента или обнаружение близлежащей звезды, чтобы увековечить свое имя, присоединив его к чему-нибудь постоянному и полезному. Работники же института со своей стороны боролись друг с другом за привлечение патронов — два сообщества, привилегированных лиц и ученых мужей, наводнили собой целый район, экономика которого основывалась на протекционизме с одной и подобострастной лести с другой стороны. А потому процветал и бордель «Старый замок», названный так в память самого старого борделя на земле — королевского замка.
Вход в дом терпимости имел респектабельный и строгий вид, а само здание было встроено в квартал одинаковых холодных сооружений серого камня с куполообразными крышами. Дверь была выкрашена в зеленую краску и ярко освещена, а подойти к ней с улицы можно было через чугунные ворота мимо будки, в которой неизменно торчал охранник. Чань встал так, чтобы его было хорошо видно, и дождался, когда откроется калитка, потом прошел к двери, где другой охранник впустил его уже непосредственно в дом. Внутри было тепло и светло, играла музыка, вдалеке слышался благопристойный смех. Чтобы взять у него пальто, вышла привлекательная молодая женщина. Он отказался, но отдал ей свою трость и монетку за беспокойство, после чего направился к концу коридора, где за высокой конторкой восседал худой человек в белом пиджаке, судорожно что-то записывая в тетради. Он посмотрел на Чаня с выражением, которое можно было бы назвать легким недоумением.