— В этом нет никакой тайны, — солгал Свенсон. — Я нашел этот бордель. Кое-кто в нем смог оказать мне помощь. Принц оказался рядом. Очевидно, что щедрые пожертвования Генри Ксонка институту обеспечивают определенный уровень доступа туда друзьям его младшего брата.
— А откуда вы узнали про бордель? — спросил Флаусс.
— Я имею некоторое представление о принце… но дело не в этом. Я вам уже сказал, с кем он был. Если кто и знает, что случилось, так это они. Я против этих людей бессилен. Вопрос им должны задать вы, герр Флаусс, взяв с собой солдат майора… это единственный способ.
Свенсон погасил сигарету в фарфоровой чашке, из которой давно допил кофе.
— Хотя это нас никуда не приведет, — сказал он им, взял свое пальто и вышел из комнаты.
Свенсон направился в пустую большую кухню с единственной мыслью: он уже несколько часов ничего не ел. Порывшись в буфетах, он нашел затвердевший сыр, засохшую колбасу и буханку утреннего хлеба, налил себе стакан белого вина и, усевшись в одиночестве за большой стол, погрузился в размышления, время от времени отрезая очередной ломтик сыра, такой же толщины кусочек колбасы и водружая их на кусок хлеба. Вонзив в такой сэндвич зубы в первый раз, он понял, что хлеб слишком зачерствел, встал и нашел баночку с горчицей, открыл ее и положил больше, чем делал это обычно, на хлеб, а наверх снова положил колбасу и сыр. Он проглотил кусок, запил его вином. Отладив процедуру, он принялся есть, слыша вокруг звуки непрекращающейся беготни; он ел, пытаясь решить, что ему делать дальше. Один раз принц уже был похищен и спасен, потом его снова похитили, из этого вытекало, что тут действовали одни и те же люди и по одним и тем же причинам. Но у доктора из головы не выходил найденный на крыше окурок.
Флаусс отдал этот окурок ему, и он, скользнув по находке беглым взглядом, возвратил ее и повернулся, чтобы спуститься с крыши, сохраняя при этом максимум достоинства, но даже и такой взгляд подтвердил мысль, уже сформировавшуюся у него в голове. Кончик сигареты был смят особым образом — он видел такие окурки предшествующим вечером в пепельнице женщины с мундштуком в отеле «Сент-Ройял». Женщина — он отхлебнул еще вина, вытащил монокль из глаза, сунул его в нагрудный карман и потер лицо — была поразительно, ошеломляюще красива. А еще она была опасна (со всей очевидностью), но это качество было присуще ей в такой полноте, что становилось практически незаметным, словно речь шла о смертельно опасной змее, чье описание может включать длину, цвет рисунка на спинке, но никогда — страшный яд, исключенный из описания, как само собой разумеющийся. Он вздохнул и, несмотря на усталость, попытался сосредоточиться. Как объяснить появление этой женщины из отеля на крыше? Ничего толкового ему не приходило в голову, но он знал, что если придет, то это выведет его к принцу, и потому начал методически копаться в памяти.
Раньше этим же днем, когда Свенсон понял, что принц еще не возвращался и что Блах и Флаусс тоже отсутствуют, он позволил себе войти в комнату принца и обыскал ее в поисках чего-либо, что помогло бы ему узнать планы Карла-Хорста на этот вечер. Изобретательность принца немногим превосходила фантазию ребенка. Если он что-то прятал, то прятал под матрас или в ботинок, но более вероятно — просто совал в карман пальто, которое было на нем, а потом забывал. Свенсон нашел спичечные коробки, театральные программки, визитные карточки, но ничего определенного, ничего поразительного. Он сел на кровать и, закурив сигарету, оглядел комнату — все его идеи иссякли. На приставном столике у кровати стояла ваза синего стекла с десятком белых лилий, часть из них уже подвяла и перевешивалась через край. Он никогда прежде не видел цветов в комнате принца или каких-либо других свидетельств присутствия женщин в дипломатическом представительстве. Насколько ему было известно, никаких женщин в представительстве вообще не было, и теперь, когда он подумал об этом, ему пришло в голову, что Карл-Хорст не питал никаких пристрастий к цветам. Может быть, их ему подарила Лидия Вандаарифф. Возможно, что-то вроде любви и завелось в похотливой душе Карла-Хорста.
Свенсон нахмурился и, наклонившись поближе к столику, принялся разглядывать вазу. Он протер монокль, стал присматриваться внимательнее — ваза явно была штучным изделием, поверхность стекла чуть неровная, несколько нарочитых изъянов, завитки или пузырьки. Он снова нахмурился — нет ли чего внутри вазы? — потом взял полотенце и разложил его на кровати, вытащил двумя руками лилии из вазы и, роняя капли воды, опустил их на полотенце, потом поднял вазу и поднес ее к свету. В ней и в самом деле было кое-что — может быть, еще один кусок стекла, который отражал попадавший на него свет, оставаясь при этом невидимым. Свенсон поставил вазу и, закатав рукав, засунул руку внутрь, пошарил немного — предмет этот оказался довольно скользким — и извлек оттуда маленький прямоугольник синего стекла, размером приблизительно с визитную карточку. Он вытер его вместе с рукой о полотенце и принялся разглядывать. Прошло всего несколько секунд, и Свенсона словно стукнули молотком — он упал на колени и затряс головой, перед глазами у него пошли круги, от удивления он чуть не уронил стеклянную карточку.
Он посмотрел на нее еще раз.
Ощущение было такое, будто он внедрился в чужой сон. Мгновение спустя синий оттенок стекла исчез, словно Свенсон отдернул занавеску… его взгляду предстала комната. Он увидел темную, уютную комнату с огромной красной софой, люстрами и роскошными коврами… а потом (именно поэтому он в первый раз чуть и не выронил стекло) это изображение стало смещаться, словно Свенсон шел или повернулся на месте, осматривая этот зал… он увидел людей — людей, которые смотрели прямо на него. Он не слышал ничего, кроме звука собственного дыхания, но во всем остальном его разум полностью присутствовал в пространстве этих образов — подвижных образов, похожих на фотографии, но в то же время и не похожих на них, одновременно более живых и менее четких, более отвечающих истинным размерам и необъяснимо насыщенных чувственностью, ощущением шелкового платья, нижней юбки, задранной на талию женщины, ее атласной кожи под юбкой, а потом мужчина, вставший за ее спиной, ощущение ее улыбки, пока мужчина на ощупь находил нужное положение. Ее голова перевесилась за край софы — потому что он видел потолок и чувствовал ее волосы вокруг лица и шеи, — на лице у нее, как он понял, была надета маска… а потом ощущение в ее лоне — роскошное, утонченное… когда — со всей очевидностью — (по сладкой дрожи, прошедшей по собственному телу Свенсона) мужчина вошел в нее. Потом изображение слегка развернулось, когда голова женщины откинулась, и он увидел на стене за ней часть большого зеркала. На краткое мгновение Свенсон увидел отражение лица мужчины и комнаты за ним. Мужчина — в этом не оставалось ни малейших сомнений — был Карл-Хорст фон Маасмарк.
Женщина была не Лидия Вандаарифф, а другая — с каштановыми волосами. Когда перед Свенсоном мелькнула комната за спиной принца, он был потрясен, увидев других людей — зрителей? — и что-то еще за ними — открытую дверь? окно? — но он выкинул это из головы и с усилием, большим, чем он ожидал, оторвал взгляд от карточки. Что он видел только что? Он посмотрел на себя, содрогнувшись от стыда — у него возникла эрекция. Более того — он заставлял свой мозг работать ясно, — он воспринимал некоторые действия в этом акте. Ощущал, как женщина прикасалась к себе, чтобы усилить наслаждение, чувствовал, как возится Карл-Хорст в своих брюках, и сам миг проникновения… все это он воспринимал с точки зрения (экспериментальной точки зрения) женщины, хотя ничего такого и не видел. Вздохнув, чтобы подготовить себя, он снова уставился в стеклянную карточку, погрузился в нее, словно вошел в глубокий бассейн: сначала пустая софа, потом женщина, задирающая на себе платье, потом принц, размещающийся между ее ног, само совокупление, потом женщина поворачивает голову, зеркало, отражение, а потом, мгновение спустя, — начальный вид: пустая софа и повторение всей сцены… а потом новое повторение.