Овиедо принимал приглашение: он наклонял голову, собака стаскивала с его кудрявой белой головы шапку и, неся в зубах свой трофей, ныряла в снежный сугроб. Снег начинал шевелиться и из отверстия в противоположном конце сугроба, как из тоннеля, показывались запорошенная шапка, а потом веселая, заиндевевшая морда Манилы. Овиедо уже поджидал и делал вид, что хочет ее схватить. Куда там! Манила успевала ловко увернуться от протянутых рук и ныряла с шапкой обратно в тоннель, а Овиедо бежал ей наперерез, чтобы успеть схватить ее у другого выхода. Это была азартнейшая в мире игра, и старый инженер забывал о холодном бараке, где дулись в карты отчаявшиеся люди, о полосатой куртке каторжника, надетой на нем, даже о жене он забывал в эти минуты — о старой, милой женщине, живущей в скучном, злом городишке.
— Наш «профессор» свихнулся, — говорил насмешливо Виера.
Наступили сильные морозы. По ночам ветер с реки дул так, что дребезжали стекла. Морское министерство прислало в тюрьму срочный заказ — проект килевой части сверхмощного линкора: в Овиедо нуждались. Лейтенант скрепя сердце освободил его от тяжелых работ, но зато теперь он должен был до поздней ночи чертить и составлять расчеты. Его огрубевшие руки, привыкшие к тачке, долго не могли освоиться с рейсфедером, с циркулем и бумагой. Линии получались неровные, как у школьника, и это злило Санчеса, самолично следившего за работой.
— Вы думаете не о деле, а о вашей проклятой собаке. Я перевожу собаку во двор, чтобы вы не отвлекались, — объявил он с явным злорадством.
Овиедо ничего не возразил. Да это было бы и бесполезно.
Он сам, своими руками сделал для Манилы хорошую конуру во дворе, но при мысли о том, как холодно спать его любимице, он сам почти не мог заснуть. А вечером, когда он выходил навестить Манилу в ее конуре, как тяжело ему бывало, когда собака хватала его за куртку и тянула в барак, где не свистела стужа и где можно было укрыться от леденящего ветра.
Бесконечно тянулась зима. Разражались морозные бури, жгучей пылью заносило работающих на линии каторжников, утопали в снегу бараки, даже река замерзла, стала железно-серой.
А потом как-то сразу, вдруг, почти без всякого перехода утихло, небо очистилось, и все почувствовали, что близко весна. Очень быстро почернели и осели сугробы, среди двора, там, где лежало дольше всего солнце, проглянул лоскут желтой земли, и днем даже глухая уродливая стена выглядела не так безнадежно.
Прежде всех почуяла весну Манила. Она вылезала из конуры и ложилась как раз посреди солнечного лоскута. Из тюремного окна Овиедо мог видеть собаку. Иногда он стучал пальцем в стекло, и при этом звуке Манила мгновенно вскакивала, подбегала к окну, становилась на задние лапы и всем своим видом умоляла друга выйти к ней.
Но приходил лейтенант, заставал Овиедо врасплох и насмешливо говорил:
— Что за нежности? Что за серенады, синьор «профессор»? Я напишу в морское министерство, что вы забрасываете проект…
Только поздно вечером, после работы, Овиедо мог выйти на воздух и побыть полчаса со своим другом. Теперь они придумали бегать вперегонки вокруг бараков. Сначала Овиедо стеснялся других заключенных и выбирал минуты, когда все уходили на ужин или в умывалку. Но мало-помалу перестал стыдиться товарищей, и часто они устраивали общую веселую возню с собакой.
Как-то вечером, в разгар такой игры, когда все были заняты тем, что ловили удиравшую сломя голову Манилу, караульный скомандовал «Смирно!». Заключенные застыли в том положении, в каком их застала команда. У Овиедо лицо раскраснелось, как у набегавшегося мальчика, он часто дышал, его синие глаза блестели. От караульного помещения шел неспешной походкой лейтенант Санчес.
— Овиедо, вам срочное письмо, — буркнул он, передавая вскрытый конверт и с любопытством косясь на «профессора».
— Благодарю вас, лейтенант, — сказал Овиедо с неостывшим еще оживлением.
Он вытащил из конверта письмо. Тотчас же в глаза ему бросилась траурная кайма. Это было официальное извещение больницы о смерти синьоры Барбары-Марии Овиедо, последовавшей 17 марта в результате пневмонии легких. К извещению была приложена записочка верного Симона. Он совсем растерялся: «И теперь, когда вас и дорогой синьоры не стало, мы не знаем, что будет с нами, со мной и Люсио…»
Овиедо прочел извещение и записку, медленно и аккуратно сложил их и сунул обратно в конверт. Кругом стояла тишина. Заключенные успели уже подглядеть траурную кайму и во все глаза смотрели на «профессора».