Италия… Когда-то Николай мечтал побывать здесь. А сейчас вид этих домишек среди гор вызывал в нем щемящую грусть. Все это было теперь занято фашистами, и даже природа выглядела здесь запущенной и угнетенной. Вон торчат сухие виноградные лозы, вон заросшее сорняками поле — видно, некому за ним ходить. А люди… Они ходят в лохмотьях, шарахаются от фашистов и сидят, притаясь, в домах. Только ребятишки бесстрашно бегают по дорогам, толпятся вокруг солдат и машин и даже не боятся, когда ревут сирены воздушной тревоги.
Николай обтер концами замасленные руки и выпрямил натруженную спину. Ух, да сколько же кругом детворы! И откуда только она набежала! С любопытством заглядывают внутрь машины, в мотор, глазеют на него, что-то быстро-быстро говорят на своем певучем языке.
Впрочем, не только ребята собрались вокруг ремонтной мастерской, здесь есть и взрослые. Женщины, закутанные почти до глаз в темные шали, и два-три старика с крючковатыми палками тоже смотрели на пленных и тихонько переговаривались между собой.
— Как ты думаешь, Пепе, что это за люди?
— Вон те, в беретах, — французы. Я знаю несколько французских слов и слышу, как они говорят по-своему.
— А вот тот, голубоглазый?
— Тот — не знаю…
— Тетя Анжелика, я сейчас его спрошу, — вмешался круглоголовый, коротко остриженный мальчуган с широким приплюснутым носом, который смешно подергивался, когда его обладатель говорил.
— Ну, спроси, спроси, племянничек.
Мальчик оглянулся, не смотрят ли часовые, и приблизился к Николаю.
— Послушай, ты кто? — спросил он. — Француз?.. Франчезе?
Николай покачал головой.
— Нет, — сказал он, — я русский. — Он вспомнил свою медицинскую латынь. — Руссо…
Среди итальянцев произошло движение. Придвинулись ближе, и Николаю показалось, что лица оживились и потеплели. Какой-то старик, почти с такой же кривой трубочкой, как у Дремина-отца, спросил шамкая:
— Со-виет?
Николай кивнул:
— Со-вет…
На этот раз в глазах людей он ясно увидел участие и восхищение. Мальчик доверчиво притронулся к его руке и что-то спросил. Николай с сожалением пожал плечами:
— Не понял.
Тогда мальчик ударил себя в грудь и сказал громко, как глухому:
— Николо! Николо!
И все кругом стали показывать пальцами на мальчика, повторяя:
— Николо, Николо.
Николай улыбнулся, тоже ударил себя в грудь:
— А я — Николай.
Это произвело необыкновенное впечатление. Все, кто окружал Николая, засмеялись радостно и удивленно, все начали повторять на разные лады:
— Ты — Николай, он — Николо.
— Николай, Николо!
И пользуясь тем, что часовой не смотрел в их сторону, люди торопились пожать руку пленного русского Николая.
С этого дня между двумя тезками завязалась дружба. Правда, русский студент и итальянский мальчик не могли вести длинные разговоры, но кое-что они все-таки друг другу рассказали. Например, Николо знал теперь, что Николай из Ленинграда и что там у него остался старый папа — доктор. А Николай понял, что у Николо нет ни отца, ни матери, только один старший брат.
— А где он? Здесь? — Николай показал на деревню.
Николо покачал головой.
— Тогда где же? На войне? — Николай показал, как стреляют из винтовки.
Николо кивнул, нагнулся к уху своего нового друга и что-то зашептал. Николай уловил слово «партижиано».
— Поклянись, что не выдашь! — Николо поцеловал скрещенные пальцы обеих рук и сложил так же пальцы Николая. — Ну, клянись же!
Николай повиновался.
— Марио — там. Там — партизаны. — И Николо показал на темно-синие в вечерний час горы.
Так Николай узнал, что в горах есть люди, к которым он стремился сейчас.
Прошло несколько дней. Николай продолжал работать вместе с другими пленными, исправляя машины гитлеровцев. Николо почти каждый день подбирался к нему и то говорил что-нибудь ласковое, то совал кусок хлеба, сигарету или ломтик сыра. Однажды часовой увидел, как мальчик что-то передает русскому. С искаженным лицом он подскочил, ударил мальчика прикладом: