Роза вздернула лепестки кверху, словно атласные ушки навострила.
«Ты ведь настоящее чудо. К тому же ты бабулина собственность — вас троих ей на восьмидесятилетие позавчера подарили. А потом у нее сердечко — ёк…»
Юноша грустно посмотрел на розу:
«Роз, а роз, ну будь человеком, помоги бабуле…»
Роза в задумчивости почесала одним лепестком весь бутон.
Юноша рассмеялся.
Роза махнула на него лепестком словно ладошкой: «ну тебя».
Юноша рассмеялся еще веселее: «Ну ты даешь, канарейка».
Роза возмущенно подпрыгнула в воздухе и снова опустилась на стол. Потом она стала медленно летать по комнате, внимательно присматриваясь к предметам, словно пытаясь принять какое-то решение. Юноша следил за этим непонятным существом без тени страха или удивления. Для него это был желтый ангел, который способен был спасти его бабушку.
…Наконец роза опустилась на темный полированный сервант и замерла.
«Ну что ты туда уселась? Там пыльно».
Но роза упорно продолжала сидеть на серванте.
Юноша устало присел на диван и подумал: «Наверное, я просто схожу с ума. Просто увяли три розы, а одну оторвало сквозняком и носит по комнате. А моя бабушка умирает. А я занимаюсь тут черт-те чем. А утром мне отца сменять в больнице. Ну что я не сплю? Ведь надо выхаживать бабулю…»
Он поднял голову и увидел, что теперь роза, словно маленькая фигуристка, выделывает вензеля на пыльной поверхности серванта.
«Бред…»
Юноша вздохнул, подошел к розе, скомкал ее в руке, пошел на кухню и выбросил в мусорное ведро.
Вернувшись в комнату, он лег на диван и натянул на голову плед.
Бред… Говорят, вот так от бессонницы и начинаются галлюцинации.
Но он почему-то встал, придвинул стул к комоду и взглянул. По толстому слою пыли по-детски корявым почерком было выведено: «СКОРЕЙ — К БАБУШКЕ!»
«Роз, а роз, прости меня!» — воскликнул юноша и метнулся на кухню…
Березка
…Он опять пришел сюда, в эту белесую рощу, сегодня — мокрую, серебристо-серую, продуваемую насквозь. Моросил легкий дождик. Земля, хлюпавшая под ногами, набухала от влаги: белые стволы берез покрывались подтеками, словно стены, ободранные до слоя старых газет. И тогда острому воображению представлялись мелкие буковки, колонки, заголовки, выделенные жирным шрифтом. Павел даже бормотал что-то, словно вчитываясь в текст: он запрокидывал голову, вглядываясь все выше и выше, пока взгляд не утыкался в зеленые кроны, сквозь которые капала вода и проглядывало насупленное летнее небо.
Подрагивая от волнения, Павел опустил голову и пошел к тому месту, ради которого собственно и проделал этот путь в несколько километров.
Он остановился и замер у молодой березы, покрытой ознобными каплями. Он боялся. Что дождь все испортит — первый дождь за все время его летнего отдыха в деревне.
Но нет. Она была здесь. Павел достал из нагрудного кармана маленький японский фотоаппарат, вытащил его из футляра, навел глазком, щелкнул. Отступил на шаг, прислонился к соседнему дереву.
…Со ствола, словно с черно-белой фотографии, на него смотрела девушка. Темное платье, плавные пальцы, ладони, прижатые к груди. Сами ладони — как две прирученных птицы. Гладкие, приглаженные, с блеском, волосы. Сейчас — казалось — даже немного влажные. С косинкой — глаза. И улыбка, какая бывает у женщин на смятых фотографиях или на целлофановых пакетах, когда изображение шевелится при ходьбе, словно оживая.
"Лиза", — выдохнул Павел, и воспоминания нахлынули…
…Он приходил к Лизе в больницу, после того, как она наглоталась снотворного.
…Лиза лежала на больничной койке, вытянув вдоль тела исхудавшие тонкие руки: голубые жилки пульсировали под белой кожей. Павел смотрел и тупо вспоминал, что где-то он уже это видел. «Ах, да, точно. Санькина акварель. Студеные, прозрачные до голубизны, тощие березовые стволы — на фоне белого снега…» А тут — Лизина рука… В одну из жилок входила игла от капельницы: лекарство капля за каплей проникало в вену, а мелкие пузырьки воздуха медленно и безучастно собирались на поверхности раствора.
Павел незаметно вытащил изо рта жвачку, прилепил ее в задний карман джинсов. На тумбочке лежали два глупых рыжих апельсина, принесенных им для Лизы.
…Когда она попыталась покончить с собой, Павел даже похвастался Саньку, но тот посмотрел на друга своими карими как маслины глазами и обозвал его козлом.