Только произнеся эти слова, он почувствовал, какой болью они отдались в нем. Один день может показаться нескончаемым, как пожизненное заключение. Он сам с радостью отдал бы десять лет жизни за то, чтобы побыть с Леной еще один только день.
Как страшно терять близких…
С чуть заметной дрожью Алекс положил украшение обратно в пакетик.
– Как у тебя с сотрудниками в твоей оперативной группе? – спросил Турбьерн. – Вы сможете взять на себя такое большое дело?
– Думаю, сможем.
Турбьерн посмотрел на него с удивлением:
– А Рюд остался в твоей группе?
– Да. И Бергман. Хотя она сидит дома с ребенком.
– Ах да, черт. – Коллега ухмыльнулся. – Она забеременела от старого профессора.
Однако, посмотрев в лицо Алексу, он перестал ухмыляться.
– Турбьерн, такого рода разговоры ты можешь вести с кем-нибудь другим. Меня это не интересует.
– Однако она уже скоро должна вернуться? – Турбьерн тут же сменил тему.
– Кажется, да. В противном случае мне придется привлечь следователя со стороны. Но меня весьма бы устроило, если бы Фредрика вернулась как можно скорее – прямо завтра.
Алекс слабо улыбнулся.
– Кто знает, – проговорил Турбьерн. – Может быть, ей надоело сидеть дома.
– Может быть, – кивнул Алекс.
– Завтра? – переспросила Фредрика.
– Почему бы нет? – ответил Спенсер.
Она в удивлении опустилась на стул возле кухонного стола.
– Что-то случилось?
– Нет.
– Спенсер, рассказывай!
Он включил плиту, чтобы вскипятить воду для чая, послышался щелчок. Глядя в его спину, Фредрика догадалась: тут что-то не так.
С самого начала она понимала, что делить отпуск по ребенку пополам, как другие, они не будут. Ситуация была яснее ясного: Спенсер останется с Эвой, а младенцем придется в основном заниматься Фредрике. И вдруг все изменилось. Спенсер рассказывал ей свою историю частями. О тесте, который держал его на крючке. О жене, чьи дорогостоящие привычки он был не в состоянии оплачивать. Об ошибке молодости, которая сказалась на всей его последующей жизни. И внезапно, словно из ниоткуда, у него появились силы освободиться от всего этого.
– Если ты этого хочешь, – сказал он ей, когда она навестила его в больнице прошлой зимой после автокатастрофы.
– Если я хочу – чего?
– Если ты хочешь быть со мной. По-настоящему.
По целому ряду причин ей трудно было сразу сказать «да». Они со Спенсером встречались уже более десяти лет, и ей было трудно так сразу принять мысль, что теперь он может принадлежать ей насовсем.
«Хочу ли я этого? – спросила она тогда сама себя. – Действительно ли я хочу жить с ним, или мне только так казалось, пока он оставался недоступен?»
От этого вопроса сердце заколотилось в груди. «Я хочу. На самом деле хочу этого!»
Ее пугало, что после катастрофы он может остаться инвалидом. Ужасно было думать, что он, и без того стареющий, мгновенно превратится в немощного старика. К чему дополнительная обуза, когда она должна будет заботиться о малыше? Вероятно, он ощущал ее страх, потому что с нечеловеческой энергией работал, стремясь выздороветь. Пока он ходит с палкой, но скоро избавится и от нее.
Из детской послышались звуки – ребенок проснулся. Спенсер опередил Фредрику и пошел за дочкой. Сага редко просыпалась с плачем – обычно она сразу начинала говорить. Вернее, лепетать. Еще она надувала пузырьки слюны. Малышка была настолько точной копией Фредрики, что даже жутковато становилось.
Спенсер вернулся в кухню с улыбающейся Сагой на руках.
– Ты же сама говорила, что хотела бы выйти на работу.
– Да, конечно, но такие решения не принимаются спонтанно. Как долго ты намерен сидеть дома?
– Месяца два.
– А потом?
– Потом она пойдет в садик.
– Место в садике нам дали с августа.
– Вот именно. А до того мы еще успеем съездить в отпуск. Так что все удачно складывается – я могу пробыть с ней дома до лета.
Фредрика замолчала, изучая его изборожденное морщинами лицо. Любовь к Саге стала неожиданностью для него самого – он не подозревал, что к ребенку можно испытывать такие сильные чувства. Но ни разу он ни словом не упоминал о том, чтобы взять отпуск по уходу и сидеть дома.
– Спенсер, что все-таки случилось?
– Ничего.
– Не лги мне.
Его зрачки расширились.
– На кафедре кошмар какой-то творится.
Наморщив лоб, она вспомнила, что он рассказывал о двух коллегах, у которых какая-то затяжная вражда. Однако у нее сложилось впечатление, что сам он в этом конфликте не участвует.
– Все та же свара?
– Да, но теперь все еще хуже. Атмосфера гнетущая. Боюсь, это начинает сказываться на студентах.