Она несли ребенка в шали, перекинутой через плечо, как гамак. Через каждые несколько сот ярдов они останавливались и все трое - Раджкумар, Долли и Манджу - по очереди менялись поклажей. Кто-то нас ребенка, кто-то завернутые в брезент узелки с одеждой, а кто-то - связку хвороста.
Долли сильно хромала и опиралась на палку. На подъеме правой стопы у нее появился нарыв, который сначала выглядел безобидным волдырем. Через три дня воспаление охватило почти всю ступню. Оттуда выходил вонючий гной, язва постепенно пожирала кожу и плоть. Они повстречали медсестру, которая сказала, что это "нарыв нагов" [48], и что Долли повезло, что там не завелись червяки. Она слышала, как у одного мальчика такая язва появилась на голове, а когда ее обработали керосином, оттуда достали не меньше полутора сотен личинок, каждая размером с небольшого червя. Но мальчик выжил.
Несмотря на боль, Долли считала, что ей повезло. Им встречались люди, чьи ноги почти сгнили от этих нарывов, ее ступня была в гораздо лучшем состоянии. Манджу зажмуривалась, когда на нее смотрела, не из-за явной боли, которую она причиняла, а из-за того, как стойко ее переносила Долли. Они оба были такими сильными, Долли и Раджкумар, такими крепкими, даже сейчас держались друг за друга, несмотря на возраст, несмотря ни на что. В них было нечто, что отталкивало Манджу, вызывало неприязнь, в Долли даже больше, чем в Раджкумаре, с ее сводящей с ума отстраненностью, словно всё происходящее было чужим кошмаром.
Временами она замечала в глазах Долли жалость, нечто вроде сострадания, словно Манджу была более печальным созданием, чем сама Долли, словно именно Манджу больше не была хозяйкой собственных мыслей и действий. Этот взгляд вызывал у нее ярость. Ей хотелось ударить Долли, дать ей пощечину, крикнуть в лицо: "Это реальность, таков теперь мир, посмотрите на него, посмотрите, какое зло нас окружает, сколько ни притворяйся, что это иллюзия, оно никуда не исчезнет". Это Манджу была в своем уме, а не они. Что может быть большим доказательством их помешательства, чем то, что они отказались признавать всю глубину своего поражения, полную неудачу как родителей, как человеческих существ?
Их хворост был завернут в большие бархатистые листья тика, чтобы предохранить от сырости, и связан веревкой, которую Раджкумар сделал из лианы. Иногда узел на веревке ослабевал, и пара веток падала. Каждая упавшая ветка немедленно исчезала - ее хватали другие люди или затягивало в глину так глубоко, что не достать.
Грязь имела странную консистенцию, походила скорее на зыбучие пески, чем на глину. Она засасывала так внезапно, что не успев ничего сообразить, человек оказывался в ней по бедра. Можно было лишь оставаться неподвижным и ждать, пока кто-нибудь не поможет. Гораздо хуже было споткнуться и упасть лицом вниз, глина вцеплялась, как голодный зверь, хватала за одежду, руки, волосы. Она держала так крепко, что невозможно было пошевелиться, словно парализуя руки и ноги, притягивая их, как клейкая лента мошек.
Однажды они прошли мимо женщины, непалки, она несла ребенка в точности так же, в перекинутой через плечо сложенной ткани. Она упала ничком в грязь и не могла пошевелиться. К несчастью, это случилось на тропе, где редко проходили беженцы. Рядом не оказалось никого, кто смог бы ей помочь, и она умерла, лежа в грязи, быстро затянутая в глину, с привязанным к спине ребенком, который погиб от голода.
Раджкумар очень сердился, если они теряли дрова. Он лично их собирал. Пока они шли, он посматривал по сторонам и время от времени замечал ветку или корягу, избежавшую внимания многих тысяч человек, которые шли тем же путем впереди, превращая влажную почву в реки грязи. По вечерам, когда они останавливались, Раджкумар уходил в джунгли и возвращался с охапкой дров. Многие беженцы опасались сходить с тропы, постоянно циркулировали слухи о ворах и бандитах, наблюдающих со стороны и хватающих отбившихся. Раджкумар всё равно уходил, говоря, что иначе они не выживут.
Дрова были их капиталом, единственным ценным имуществом. Под конец каждого дня этот хворост Раджкумар менял на еду - всегда находились люди, которым нужны были дрова: рис и чечевицу невозможно приготовить без костра. С помощью дров было проще добыть еду, чем за деньги или ценные вещи. Здесь деньги не стоили ничего. Некоторые люди, богатые торговцы из Рангуна, отдавали охапки банкнот в обмен на несколько несколько упаковок лекарств. А что до ценностей, то это был только лишний вес. Вдоль тропы валялись брошенные вещи - радио, велосипедные рамы, книги, инструменты. Никто не останавливался, чтобы их подобрать.
Однажды они наткнулись на женщину, одетую в прекрасное сари из ярко-зеленого качипурамского шелка. Она явно происходила из богатой семьи, но у нее закончилась провизия. Она пыталась купить немного у собравшейся вокруг костра семьи. Вдруг она начала раздеваться, и под этим сари обнаружилось другое, из дорогого шелка стоимостью в сотни рупий. Она предлагала одно из этих сари, в надежде выменять его на горсть еды. Но никому оно было не нужно, все просили дрова и хворост. Женщина долго их уговаривала, а потом, вероятно, поняв бесполезность ее пожитков, скомкала сари и бросила его в огонь. Шелк с треском загорелся, пламя взметнулось вверх.
От хвороста на теле оставались занозы, но Манджу предпочитала нести дрова, а не дочь. Ребенок плакал всякий раз, оказываясь рядом с матерью.
- Она просто хочет есть, - говорила Долли. - Дай ей грудь.
Они останавливались, и Манджу сидела под дождем с ребенком на руках. Раджкумар сооружал над ними укрытие из веток и листьев.
Еще чуть-чуть, говорили они себе. Индия совсем рядом. Еще совсем немного.
В ее груди было пусто, в этом Манджу была уверена, но каким-то образом ребенку удавалось нацедить несколько капель из ее воспаленной груди. Потом, когда тонкая струйка совсем иссякала, девочка опять начинала плакать - сердито и мстительно, словно больше всего на свете желала увидеть смерть матери. Временами она пыталась накормить ребенка чем-нибудь другим: делала кашицу из риса и засовывала ее в уголки рта малышки. Похоже, ей нравился вкус, она была голодной и жадной до жизни девочкой, больше пошла в деда с бабкой, чем в мать.
Однажды Манджу заснула, сидя с ребенком на руках. Проснувшись, она обнаружила стоящую рядом Долли, которая с тревогой заглядывала ей в лицо. Манджу слышала жужжание насекомых над головой. Это были мухи с мерцающими синими крыльями, которых Раджкумар называл "мухи-падальщики", потому что они всегда вычисляли людей, которые слишком ослабли, чтобы двигаться дальше, или были близки к смерти.
Манджу услышала, как ребенок на ее коленях кричит, но звук ее не беспокоил. По всему телу разлилось приятное оцепенение, ей хотелось лишь сидеть здесь, пока можно, наслаждаясь отсутствием всяких ощущений. Но как обычно ее осадили мучители, Долли кричала:
- Вставай, Манджу, вставай.
- Нет, - ответила она. - Прошу вас, оставьте меня. Еще немножко.
- Ты сидишь здесь со вчерашнего дня, - кричала Долли. - Ты должна встать, Манджу, или останешься здесь навсегда. Подумай о ребенке, вставай.
- Ребенок здесь счастлив, - сказала Манджу. - Оставьте нас. Мы пойдем завтра. Не сейчас.
Но Долли не слушала.
- Мы не позволим тебе умереть, Манджу. Ты еще молода, тебе нужно думать о ребенке... - Долли взяла из ее рук девочку, а Раджкумар поднял Манджу на ноги. Он тряхнул ее так, что застучали зубы.
- Ты должна идти, Манджу, ты не можешь сдаться.
Она стояла, уставившись на Раджкумара, а дождь стекал по ее белому вдовьему сари и бритой голове. На нем была драная лонджи и шлепанцы с запекшейся глиной. Он потерял свой живот и усох от голода, на лице торчала седая щетина, глаза покраснели.
- Зачем, старик, зачем? - презрительно крикнула ему Манджу. Ей было всё равно, что он отец Нила, и она всегда испытывала перед ним благоговейный страх, сейчас он превратился в мучителя, который не давал насладиться заслуженным отдыхом. - Зачем мне идти дальше? Посмотрите на себя - вы идете дальше, и идете, и идете. И что вам это принесло?