- Она словно родилась заново и спаслась из обиталища смерти.
- А что насчет тебя, Долли? Мы никогда не говорили о твоем будущем. Как насчет твоих перспектив выйти замуж и завести детей? Ты когда-нибудь об этом думала?
Долли прислонилась к стене, устремив глаза на шумящее море.
- Сказать по правде, Ума, я постоянно думаю о детях. Но когда мы узнали о ребенке принцессы, ребенке Моханбхая, случилось нечто странное. Все эти мысли выветрились из моей головы. Тем утром, когда я услышала, как девочки спрашивают Первую принцессу: "Ребенок вырос?". "Ты чувствовала прошлой ночью, как он шевелится?", "Где сегодня его пяточки?", "Мы можем потрогать его голову?", я почувствовала, что могу и сама ответить на любой из этих вопросов, словно это был мой собственный ребенок.
- Но, Долли, - мягко произнесла Ума, - это не твой ребенок. Неважно, насколько он кажется твоим, он не твой и никогда им не будет.
- Тебе это может показаться очень странным, Ума. Я могу представить, каким это должно казаться для кого-нибудь вроде тебя. Но для нас всё по-другому. В Отрэм-хаусе мы пробуждаемся среди тех же звуков, тех же голосов, тех же видов и тех же лиц. Нам приходится довольствоваться тем, что имеем, искать счастье там, где мы можем его найти. Для меня неважно, кто выносит этого ребенка. Сердцем я чувствую, что ответственна за его зачатие. Достаточно того, что он войдет в нашу жизнь. Это делает его моим.
Взглянув на Долли, Ума увидела, что в ее глазах стоят слезы.
- Долли, - сказала она, - разве ты не понимаешь, что с рождением этого ребенка всё изменится? Той жизни, которую ты ведешь в Отрэм-хаусе, придет конец. Долли, тебе нужно уехать, как только предоставится возможность. Ты свободна и можешь уехать - ты одинока и находишься здесь по своей воле.
- И куда я поеду? - улыбнулась ей Долли. - Это единственное место, которое я знаю. Это мой дом.
Глава десятая
Разлившиеся после муссонов и нагруженные древесиной ручьи впадали в Иравади, словно столкнувшиеся поезда. Разница состояла лишь в том, что это действие было протяженным по времени - столкновение, длящееся денно и нощно, многие недели. Река теперь превращалась в взбухший сердитый поток, взбаламученный сталкивающимися потоками и водоворотами. Когда притоки устремлялись в реку, двухтонные бревна делали кувырок в воздухе, стволы пятнадцати футов длиной кидало по воде, как брошенную блинчиком плоскую гальку. Шум походил на артиллерийскую канонаду, когда эхо взрывов прокатывается на многие мили вокруг.
Именно в тех местах, где в реку впадали притоки, прибыль тиковых компаний подвергалась наибольшему риску. Течение Иравади в сезон было настолько быстрым, что древесину можно было легко потерять, если поскорее не подтащить к берегу. Именно здесь, при необходимости, движением бревен начинали управлять не с суши, а на воде, не оо-си со слонами, а сплавщики и прочий речной люд.
У слияния ручьев и реки стояли на страже добытчики, которые захватывали плывущие по реке бревна. За три анны за бревно пловцы протягивали через реку сеть из человеческих тел, вытаскивали бревна из течения и направляли их к берегу. В начале сезона целые деревни снимались с места, чтобы устроить поселения вдоль реки. Дети несли караул на берегах, а старшие заходили в воду по грудь, уворачиваясь от огромных бревен и обходя бурлящие водовороты из тикового дерева. Некоторые добытчики возвращались на берег, лежа ничком на захваченном бревне, а другие садились на них верхом с ногами в воде. Лишь немногие плыли стоя, направляя вращающееся, покрытое мхом бревно цепкими пальцами ног, это были монархи реки, признанные мастера-добытчики.
По прибытии на берег бревна закрепляли. Когда их собиралось достаточно, опытные сплавщики связывали их вместе в речной плот. Все плоты были одинакового размера, количество бревен в них регулировалось правилами компании и составляло ровно триста шестьдесят в каждом, это число точно делилось на тридцать дюжин. Учитывая, что каждое бревно весило тонну или больше, вес плота был как у небольшого военного корабля, а площадь - во много раз больше, на нем могла бы разместиться ярмарочная площадь или плац для парадов. В центре каждой из этих гигантских плавучих платформ стояла маленькая хижина, служившая жильем для сплавщиков. Как и временные жилища в лагере заготовщиков тика, эти хижины на плотах возводились всего за несколько часов. Они все имели одинаковую планировку, но делались по-разному - одну окружали быстрорастущие лианы, в другой находился курятник или даже загон для свиньи или козы. На каждом плоту имелась высокая мачта и шест с привязанным на верхушке пучком травы - подношение речным божествам. Перед тем, как спустить плот на воду, ему присваивали номер, развевавшийся на мачте вместе с флагом компании-владельца. Плоты плыли только от рассвета до заката, покрывая в день около пятнадцати миль, их несла лишь река, а весла использовались, чтобы задать направление. Путешествие до Рангуна из лесов в глубине страны могло занять пять недель и более.
Каждый сезон Раджкумар находил тот или иной предлог, чтобы провести несколько дней на таком плоту. В меняющемся ритме жизни этих громадных прямоугольных платформ было что-то гипнотически притягательное - контраст между вялыми днями, когда смотреть было особо не на что, кроме следов рыбы на воде, и напряженным возбуждением на закате, когда плот привязывали, и веревки со свистом летали между плотом и берегом, а всем приходилось побегать, чтобы потушить задымившееся бревно. Несмотря на огромные размеры, плоты имели довольно хлипкую конструкцию: наткнувшись на песчаную отмель или мелководье, они могли рассыпаться за считанные минуты. Крепкая на вид, поверхность плотов была обманчива, как зыбучие пески. Между бревнами постоянно возникали тысячи щелей, каждая по отдельности была мелкой, но смертельной ловушкой для лодыжек.
Многие сплавщики происходили из Читтагонга, и Раджкумар получал особое удовольствие от возможности вернуться к диалекту своего детства, почувствовать его вкус на языке и вспомнить горячий дал из рыбьих голов или похлебку из рыбьих хвостов, посыпанные семенами чернушки и горчицы, опять наблюдать за меняющимся течением реки, замедляющимся, когда она разливалась по равнине, а потом резко снова набирающим скорость при приближении к теснине, глядеть на неожиданное изменение пейзажа, как зелень и густые леса превращаются в выжженную красную пустыню, усеянную обугленными скелетами пальм.
Самое удивительное зрелище на берегах реки открывалось южнее вулканической громадины, горы Попа. Иравади делала здесь широкий поворот, сильно разливаясь. На восточном берегу реки появлялся ряд низких и отвратительно пахнущих курганов. Эти бугорки покрывала густая жидкая субстанция, которая иногда самопроизвольно воспламенялась от солнечных лучей, и потоки огня устремлялись в реку. Часто по ночам можно было разглядеть вдали усеявшие склоны небольшие мерцающие огоньки.
Местные жители называли эту жидкость земным маслом: она была темной, с зеленоватым отблеском, цвета крыльев мухи-падальщицы. Она сочилась из камней, как пот, собираясь в мелких затянутых зеленой пленкой озерцах. В некоторых местах лужи объединялись и становились похожи на ручьи и речушки, чья дельта веером растекалась по берегам. Запах был так силен, что ощущался вдоль Иравади, лодочники держались подальше от берега, проплывая мимо этих склонов, этого места вонючих ручьев под названием Енанджаун.
Это было одно из немногих мест в мире, где нефть естественным образом выходила на поверхность земли. Задолго до изобретения двигателя внутреннего сгорания существовал рынок этой нефти: ее широко использовали как мазь для лечения некоторых кожных заболеваний. Торговцы ради этой субстанции приезжали в Енанджаун даже из Китая. Сбор нефти был обычной работой жителей этих горящих холмов, известных под названием твин-ца - сплоченной группы изгоев, чужеземцев и беглых преступников.
Через много поколений во владении семей твин-ца оказались личные источники и озерца, откуда нефть собирали ведрами и тазами и отправляли ее в ближайшие города. Многие озерца в Енанджауне использовались уже так долго, что их уровень стал ниже поверхности почвы, вынуждая владельцев копать. Таким образом они превратились в колодцы в сотню футов глубиной или даже больше - огромные пропитанные нефтью ямы, окруженные извлеченной землей и песком. Некоторые из этих колодцев так сильно эксплуатировались, что стали похожи на маленький вулкан с крутыми коническими склонами. На глубине нефть уже нельзя было собирать, просто опустив ведро с грузом, твин-ца опускались на веревке, задерживая дыхание, как ловцы жемчуга.