Дину нашел рассказы, и они его удивили. Ее работа была новаторской, экспериментальной, она использовала бирманский язык по-новому, смешав классический с народным. Он поразился богатству ее метафор, использованию диалектов, богатству характеров персонажей. Дину решил, что она достигнет гораздо большего, чем когда-то стремился достигнуть он сам — он давно уже позабыл об амбициях.
Дину был заворожен, и это мешало ему признаться Ма Тин Тин Ай, как он восхищается ее работами. Вместо этого он принялся подшучивать над ней своими привычными репликами в рваном ритме.
— Эти твои рассказы, — сказал он, — один о той улице, где ты живешь… Ты пишешь, что люди на этой улице — выходцы из разных мест… с побережья и с холмов… Но в рассказе все говорят по-бирмански. Как такое может быть?
Она совершенно не смутилась.
— Там, где я живу, — спокойно ответила она, — в каждом доме говорят на разных языках. Мне не осталось выбора, только довериться читателю, что он вообразит звуки каждого дома. Иначе я вообще не смогла бы написать о моей улице. А доверять читателю — это не так уж плохо.
— Но взгляни на Бирму, — продолжал Дину, по-прежнему поддразнивая ее. — Мы как целая вселенная… Посмотри на все наши народности… Карены, кая, шаны, араканцы, ва, пао, чин, мон… Разве не здорово было бы включить в твои рассказы все языки, все диалекты? Чтобы читатель мог услышать всю музыкальную палитру? Удивительно?
— Но они слышат, — возразила она. — Почему ты думаешь, что нет? Слово на странице — как струна музыкального инструмента. Мои читатели слышат музыку в своих головах, и для каждого она звучит по-разному.
К этому времени фотография уже больше не являлась страстью Дину. Он занимался только коммерческой работой, снимая студийные портреты и печатая чужие снимки. Он делал это тщательно и внимательно, но не получал особого удовольствия, он просто был рад обладать умениями, которыми мог заработать на жизнь. Когда его спрашивали, почему он больше не фотографирует за пределами студии, он отвечал, что глаза потеряли привычку всматриваться, острота зрения притупилась от недостатка практики.
Снимки, которые он считал действительно стоящими, Дину показывал редко. В любом случае, их было немного. Его ранние снимки и негативы пропали во время пожара Кемендин-хауса, снятые в Малайе по-прежнему находились в Морнингсайде. У него осталось только несколько фотографий из Лойко — портреты матери, Дох Сая, Рэймонда и их семей. Некоторые из этих снимков он вставил в рамку и повесил на стену квартиры. Он стеснялся пригласить Ма Тин Тин Ай наверх, чтобы их показать. Она была такой юной — более десяти лет разницы. Он не хотел, чтобы она плохо о нем подумала.
Прошел год, и каждый день Ма Тин Тин Ай входила и выходила со студии через ведущую на улицу дверь. Однажды она сказала:
— У Тун Пе, знаешь, что мне дается тяжелее всего, когда я пишу?
— Что?
— То мгновение, когда мне приходится сделать шаг с улицы в дом.
Он нахмурился.
— Почему?
Она положила руки на колени с серьезным выражением лица прилежной ученицы, каковой и являлась.
— Это очень сложно, — сказала она. — А для тебя это кажется мелочью. Но я думаю, что в этом вся разница между классической и современной литературой.
— Вся разница? Как это?
— Понимаешь, в классической литературе всё происходит снаружи — на улицах, площадях и полях сражений, во дворцах и садах — в тех местах, которые каждый может вообразить.
— Но разве ты сама пишешь не так?
— Нет, — засмеялась она. — И до сих пор, даже если я делаю это только мысленно, самое трудное для меня именно это — войти в дом, нарушить чьи-то границы, вторгнуться внутрь. Несмотря на то, что это происходит только в моей голове, мне страшно, я ощущаю ужас, и тогда понимаю, что должна продолжать, перешагнуть за порог, войти в дом.
Дину кивнул, но ничего не ответил. Он не слишком долго раздумывал над ее словами. Однажды вечером он купил на улице Моголов бирьяни и пригласил ее подняться.
Через несколько месяцев они поженились. Церемония была тихой, пригласили совсем мало гостей. После этого Ма Тин Тин Ай переехала в квартиру Дину, где устроила себе уголок с письменным столом. Она начала преподавать в университете литературу, а во второй половине дня по-прежнему помогала в студии. Они были счастливы, довольствуясь своим маленьким закрытым мирком. Бездетность не казалась им большой потерей. Работы Ма Тин Тин Ай привлекли внимание даже за пределами литературных кругов. Она вошла в группу избранных бирманских писателей, которых регулярно приглашали на праздники по всей стране.