***
Солнце, жухлый бурьян, гвалт кузнечиков... Этот сон, ему напоминал закольцованный обрывок видеопленки. Бесполезно было гадать, отчего неодолимо затянулся путь с зеленым холмам, бесполезно его продолжать, не имело смысла поворачивать обратно, там ожидало то же самое - солнце, бурьян, стрекотанье кузнечиков, отсчитывающих столетия! Законы иной реальности, словно бы иной вселенной, властвовали здесь, и странник каким-то чутьем знал условие: останься он на пустыре до срока может быть, до мига пробуждения - и ему уж не покинуть пустыря вовеки, оставаться там не просыпаясь, - предполагает он в своих заметках. Во сне он в это верил безусловно. А наяву? В похвалу здравости его рассудка сообщим, что он не принимал свои , виденья слишком уж всерьез, хотя бывали минуты увлечения... Но, может быть, не меньшую честь его благоразумию делает то, что он не отваживался произвести экспериментальную проверку и до поры позволял себе спастись усталостью: стоило ведь забыть хоть на миг, куда ты идешь и зачем, - и пустырь пропадал, возникали иные картины, иные сцены, среди них одна была ужасна: зовут: на помощь, он эдаким франтом! - бежит по выщербленным каменным ступенькам вниз, видит стол, оплывающую свечу. Никого в тесном подвале нет, но дверь за спиною захлопывается, он в ловушке! Кажется, это та солгал заклятая дверь!.. Примечательный сон... Пищи для ученого ума было предовольно, и студент наш подумывал уже о диссертации. Днями пропадал в библиотеке, становясь мало-помалу знатоком гипнологии и психофизиологии. Чтобы ничто не вредило чистоте эксперимента, покончил с курением, отказался от чая и кофе, товарищи, заходившие к нему, случалось, вечерами, выпивали свое пиво теперь без него, что, впрочем, не вредило компании. Он был скрытен, никто не узнал ни о любви его, ни о том, что ежевечерне он, согласно разработанному сценарию, дает себе новое поручение на грядущую ночь. Но опять повторялось: мелколесье, берег, река, пропадающие с глаз далекие зеленые холмы, солнце, бурьян, гвалт кузнечиков... Какой-то его промах делал всю затею очевидно безнадежной. Он и не подумал с этим примириться! И как-то, заблудившись сызнова в бескрайней полынной чащобе, не зная, что предпринять, сказал вдруг себе: не трусь, кто-нибудь знает дорогу! Так и полагалось желать во сне - как бы в сослагательном наклонении, даже мыслью почти не коснувшись желаемого. Странник был собою недоволен: он в сильной степени отдавался во власть самочинно возникавших обстоятельств, - этот вывод сделан не нами... Однако он остановился и принялся ждать.
***
Ждать пришлось долго, так долго, что начинало казаться - корни пустил он в пересохшую, потрескавшуюся почву. Прежде от вида пустыря рождалась в нем одна досада, сейчас, в неподвижности, сделавшись частью ландшафта, он ощутил, какое отчаяние пропитывает здесь каждый бесполезный стебелек, каждый ком горькой земли... Словно бы заговорить силилась убогая равнина, и уже сетка трещин на глинистой поверхности представлялась непрочтенной тайнописью, и чудился какой-то немой вопль - мнимый звук приводил в содрогание душу... Тысячелетия сливались в вечность. И не было ни срока, ни предела.
***
Тысячелетия сливались в вечность, вечность в единый миг. Низкое черное облако появилось на краю небосклона у самого горизонта, и с той стороны шел пустырем человек. Странник узнал его издали: это отец! - и душа вся рванулась навстречу. Но отец его умер давно, он ошибся:.. Он ошибся - и снова узнал идущего, с содроганием, убеждаясь, что на этот раз ошибки нет: это он сам!.. Здесь самая спутанная, самая темная часть его заметок: многого он не мог припомнить, пробудясь, десятки, если не сотни и более, лиц успели промелькнуть, участвуя в эпизодах, о которых он не сохранил малейшего впечатления, из уцелевших обрывков невозможно составить ничего целого. Похоже, что не было числа тем, кто чуть не сделался его попутчиком, иных он, наконец, приметил - потому ли, что выбрал среди прочих, потому ли, что чаще не встречал. Попадались ли ему где наяву этот старый провинциальный юрист, этот не окончивший курса медик, этот робкий напыщенный музыкант и прочие, прочие, прочие?.. Насчет одних нельзя сказать определенно, насчет других можно ответить решительным "нет" Во всяком случае, достоверно известно, что ни с одним из них он никакого знакомства не водил. Он видел себя едущим с ними в стареньком таксомоторе. Дорога плоха, впереди становятся видны какие-то островерхие сооружения, он выходит из машины: где-то здесь живет его приятель, которого следует навестить. Он видел себя снова франтом - чуть ли не в цилиндре и с тросточкам в пролетке, запряженной лошадью. О чем-то толкует согбенный возница, в пролетке сидит еще кто-то.., или нет никого? Пролетка останавливается: надо навестить приятеля... Наконец, он видел себя торопливо идущим вслед за человеком, который несет в забинтованной руке не вполне обыкновенный маленький железный сундучок. Этот попутчик пришелся ему по нраву больше прочих, следствием было то, что встречаться в сновидениях стал он чаще.. С ним и суждено было страннику осилить остаток пути. Он наяву знал, что предстоит увидеть, во сне этого не помнил виденья все повторялись в затверженной череде: мелколесье, берег, река, пустырь; страх и отчаянье, нелепая надежда, раскаянье и стыд: почему он боялся увидеть отца, которого так любил? И неужели страшно взглянуть себе же в глаза, которые каждый день встречаешь в зеркале? Что-то снова потеряно, потеряно невозвратимо!.. Ни как ни долог становился ряд видений, надо было переживать все сызнова, чтобы удлинилась несколько их череда. Не было ошибкой: странник хорошо знал и давно помнил этого человека с железным сундучком, не встречая его никогда! И сундучок ему помнился, и замусоленный бинт перчаткой на правой руке... А когда тот остановился, чтобы набить и разжечь трубку - сновидение имело черты самой подлинной яви! - он обнаружил, что помнит даже запах этого табака! Человек этот прошагал мимо, не взглянув на странника; под тяжкой стопою трещали одеревеневшие стебли полыни. Странник кинулся вдогонку попутчик оказался от него дальше, чем был, хотя шел по-прежнему неторопливо Странник побежал за ним, но с большим успехом мог бы остаться на месте: тот, впереди, был уже едва заметен, а вот и скрылся из виду вовсе! И снова: бурьян, злое солнце, одиночество на века... "Не спешить! - сказал он себе, просыпаясь с бьющимся сердцем. Никакой торопливости, спокойствие абсолютное!" Эта заповедь приблизила успех.
***
Если странник следовал за своим поводырем, пустырь как бы съеживался, делаясь всего только довольно обширным... Толстая тетрадь становилась подлинным атласом некой страны. Местность всегда была одни и та же, хотя иные ландшафты менялись довольно причудливо, заселяясь рудокопами, гномами или даже каким-то романтическим зверьем, - это был опять как бы сон во сне. Все, что попадалось на глаза, как бы оно ни менялось, было знакомо, все он будто видывал когда-то, но удивительное дела! - не мог иногда опознать предметов, наяву отлично ему известных, - тех, например, островерхих сооружений, которые мы однажды вскользь упомянула. Приблизившись, он счел их железными башнями. Давно покинутые, разрушающиеся, они стояли нестройными рядами, многие уж повадились. Для чего они могли служить? - думал странник, рыская между бессмысленных развалин. Затем еще вспомнил, что где-то здесь обитает какой-то его приятель, - опять эта странная фантазия! - упустил поводыря из виду и, кажется, тем его предал. На тропинке поверх отпечатков грубых громадных ботинок извивался теперь рубчатый след велосипедных колес. Откуда он взялся, суетливый субъектик в воскресной черной тройке? Он тоже следовал за поводырем, как позволяла местность, - то катясь на своем легоньком складном велосипедике, а то волоча его на себе, крадучись, короткими перебежками... Избавиться от него было уже нельзя. Единожды проникнув в сновидения, он стал их полноправным персонажем и присутствовал теперь всегда зримый или незримый. Странника он не заметил, даже когда тот заглянул прямо в его игольчатые зрачки. Это был важнейший из уроков - урок неотступности внимания...
***
Освоить его оказалось всего трудней... Какую досаду испытал странник, увидав уже вблизи пологие зелены, холмы, знакомые с детства: он загляделся, позабыл про обоих попутчиков - жданного и незваного, вновь остался я один, ничуть тем не томясь, и пустился бежать тропинкой между долгими травянистыми склонами... Скорей, скорей, скорей! - стрекотали друзья-кузнечики. Было ему легки. Было ему хорошо. Был он дитя... Но города он в этот раз не увидел.
***
А город был уж в считанных шагах. Странник освоился, в сновидениях настолько, что шел обок со своим поводырем и замечал, как утомлен этот крупный, крепко сложенный человек. - Вон роща на холме, - сказал странник. - Там будет можно отдохнуть. И дернула его нелегкая!.. Хорошо, что собеседник, видно, не расслышал, не отозвался. То не роща была.., не простая роща - другое!..
***
Они уселись рядышком на плоском камне, впервые ук-, рытые от зноя ветвями деревьев, странник и этот бездомный, преследуемый, измученный человек, которому, оказывается, идти-то было некуда: он брел попросту куда глаза глядят! Железный сундучок он поставил между коленями, свесив на него натруженные узловатые руки, легонько барабаня пальцами по крышке. Странник про себя раскаивался: слова его об отдыхе, без умысла сказанные, в эдаком то месте, не могли не показаться попутчику зловещими! Впрочем, это было пока поправимо. - Нет, - сказал странник, - не здесь твой дом, довольно! И, послушавшись, тот поднялся на ноги. Однако прежде чем тронуться в путь, отвел рукою плети дикого винограда, обвивавшие каменный надмогильный крест, что высился перед ними. Странник не успел его остановить и про-, молчал, чтобы не спутать сон, хотя оцепенел от этой неожиданности. Но сотоварищ показал истинное присутствие духа; не дрогнул, только усмехнулся прочтенной надписи. - Вот так штука! - проговорил он и, набивая трубку, призадумался... - Идем! - сказал странник, потому что они поменялись ролями: поводырем-то был, оказывается, он сам! Но путник ничего ровно не знал о городке, не предполагал в, нем очутиться, хотя начал теперь кое-что вспоминать - ему было что вспомнить, пускай делает это, пока они вышагивают заросшей тропинкой, пересекая старинный погост с его благодатной прохладой... А вот и полуразвалившаяся кирпичная арка, и за ней внезапно, как мираж, возник впереди долгожданный город.