Произведения Марги Минко возводят хрупкий стеклянный мост памяти между деловым, но неприкаянным настоящим и полузабытым кровавым прошлым, от которого иные хотели бы отмежеваться. Но, как сказал А. Т. Твардовский, «кто прячет прошлое ревниво, тот вряд ли с будущим в ладу». Негромкий реквием в прозе Марги Минко, реквием жертвам войны, геноцида и нетерпимости, учит ненавидеть эти три взаимосвязанных и великих зла теперь, чтобы навсегда изжить их в будущем.
Горькая трава
Маленькая хроника
Поезд мчится в сознанье моем,
На гибель везет евреев.
Это память о прошлом живет,
Словно предупрежденье…
Памяти моих родителей, Дава и Лотты, Бетти и Ханса
Первые дни
Все началось с того дня, когда мой отец сказал:
— Надо разузнать, все ли вернулись.
Несколько дней нас не было дома. Весь город эвакуировался. Поспешно собрав чемодан и пару сумок, мы присоединились к толпам людей, уходивших из города в направлении бельгийской границы. Бетти и Дав были тогда в Амстердаме. «Они и не догадываются, что здесь происходит», — сказала моя мама.
Долгим и опасным был этот поход. Чемодан мы везли на велосипеде. На руль повесили туго набитые сумки. Над нашими головами проносились осколки бомб и трещали пулеметные очереди. В толпе то и дело падали убитые и раненые, вокруг них собирались близкие и друзья, а остальные продолжали идти дальше. Дойдя до самой бельгийской границы, все разбрелись на отдых по крестьянским хуторам. Через два дня мы увидели, что по дорогам двигаются оккупационные войска, и спустя несколько часов вся масса беженцев тронулась в обратный путь.
«Опасность миновала», — сказал один наш городской знакомый, и мы вместе зашагали назад, в город.
Дома все было как прежде. Посуда так и стояла на столе. Только вот стенные часы остановились. Мама тут же настежь распахнула окна. В доме напротив женщина развешивала одеяла на перилах балкона. Где-то неподалеку выбивали ковры. Точно на свете ничего не случилось.
Мы с папой вышли на улицу. Рядом, в своем палисаднике, работал наш сосед. Увидев нас, он подошел к калитке.
— Видели их? — спросил он. — Вот это сила, а?
— Нет, — отвечал отец, — я ничего пока не видел. Как раз и собирался посмотреть.
— Весь город кишит ими, — сказал сосед.
— Что ж тут особенного, — ответил отец. — Бреда — город пограничный, этого следовало ожидать.
— Интересно, — сказал сосед, — надолго ли они задержатся?
— Уверяю вас, ненадолго, — убежденно сказал отец.
— Ну а вы? — Сосед подошел ближе. — А вы? Что вы будете делать?
— Мы? — переспросил папа. — Ничего. Почему мы должны что-то делать?
Сосед пожал плечами и сорвал листик с живой изгороди.
— Послушаешь, что они там, в других странах…
— Здесь так не будет, — ответил отец.
Мы пошли дальше. В конце улицы нам встретился менеер ван Дам.
— Кого я вижу! — воскликнул он. — Мы уже возвратились?
— Как видите, — ответил отец, — все живы-здоровы и опять у себя дома. Есть новости о других знакомых?
— Конечно, — сказал менеер ван Дам, — и самые разные. Говорят, например, что сын Мейера с несколькими друзьями сумели проскочить к французской границе.
— Ох уж эта молодежь, — сказал отец, — всюду подавай им приключения. Впрочем, я их вполне понимаю.
— А ваша вторая дочь и сын разве не с вами?
— Нет, — ответил папа, — они в Амстердаме. Им там хорошо.
— Пока хорошо, — заметил менеер ван Дам.
— Нам пора, — попрощался отец.
— Что хотел сказать менеер ван Дам этим своим «пока хорошо»? — спросила я у папы, когда мы немного отошли.
— Я думаю, он слишком мрачно смотрит на вещи.
— Как и наш сосед, — сказала я.
Отец нахмурился.
— Пока рано делать выводы, надо подождать.
— Ты считаешь, — спросила я, — они могут поступить с нами так же, как с…? — Я не договорила, вспомнив ужасные рассказы, слышанные мною в последние годы. Но всегда это происходило где-то далеко, в других странах.
— Здесь такого случиться не может, — сказал папа, — здесь совсем другое дело.
В небольшой конторе ателье менеера Хааса на Катаринастраат стоял густой табачный дым. Сюда, точно на важную сходку, собрались члены нашей общины. Энергично жестикулируя, крутился на вращающемся стуле маленький менеер ван Бюрен. Он уже почти охрип. Когда мы вошли, он как раз говорил, что надо бы отслужить специальный молебен.
— Я тоже так думаю, — сказал отец.
— А помогут ли молитвы? — спросил сын менеера Хааса. Видимо, никто его не расслышал, потому что ответа не последовало.
Я пожалела, что пришла. Ясно, отец отсюда скоро не уйдет. Мне совсем не хотелось сидеть в прокуренной комнатушке, и я прошла в торговый зал. Там никого не было. Меня окружали ряды прилавков и стеллажей с готовой одеждой. Ребенком я часто играла здесь с детьми менеера Хааса. Среди пальто и коробок мы играли в прятки. Украшали себя лентами и лоскутками материи из пошивочной мастерской, а когда ателье закрывалось, играли в магазин. Тут еще стоял прежний запах, сладковатый и сухой, так обычно пахнет новое платье. Я побродила по узеньким проходам в ателье и магазине. Такое впечатление, будто сегодня воскресенье. Так же пусто, и так же не зайдет ни покупатель, ни заказчик. Я села на штабель коробок в углу и осмотрелась. Было довольно темно: ставни закрыты и свет попадал только из коридора. У стены стоял манекен в дамском пальто. Даже наметку убрать не успели. Вероятно, теперь его уже никто не возьмет. Я сняла пальто с манекена и надела. Посмотрела на себя в зеркало. Пальто оказалось слишком длинно.
— Что ты здесь делаешь?
Это был голос моего отца. Я вздрогнула, потому что не слыхала, как он подошел.
— Примеряю пальто, — ответила я.
— Сейчас не время думать о новом пальто.
— Я и не думала, надела просто так.
— А я искал тебя повсюду. Идем.
Я сняла пальто и повесила его на место. После полутемного магазина солнечный свет показался нестерпимо ярким и на некоторое время почти ослепил меня. На улице было оживленно. Множество легковых автомобилей и мотоциклов иностранных марок. У прохожего впереди нас какой-то немецкий солдат спросил дорогу на Рыночную площадь. Тот ему объяснил, оживленно жестикулируя. Солдат щелкнул каблуками, козырнул и пошел дальше. И все время мимо нас то и дело проходили солдаты оккупационных войск. Мы же как ни в чем не бывало шли домой.
— Вот видишь, — сказал папа почти у самого дома, — они нас не трогают. — А проходя мимо соседского сада, повторил: — Они нас не трогают.