"Дорогой Хюберт!
По зрелом размышлении я поняла, что даже хорошо, что мы потеряли друг друга из виду. Теперь я многое осознаю гораздо лучше, чем тогда. Сначала мне было обидно, что твои родители не одобряют нашу дружбу, но потом я заметила, что они категорически против твоего знакомства с еврейкой. Ты ничего не мог изменить, знаю, и даже поневоле стал думать так же, как они. Когда я бывала у тебя дома — это случалось редко, — я всякий раз только поражалась, что ты не пытаешься разрядить накаленную атмосферу. С мая сорокового твоя мать стала встречать меня с нескрываемой враждебностью. Тогда мне так хотелось почувствовать, что ты все же на моей стороне. Теперь у тебя были бы огромные сложности из-за меня. Мой отъезд явился для нас обоих выходом из положения. До свидания, С.".
"Дорогая Хенни!
Лучше бы я отдала тебе "Маршруты античного мира", когда ты была у нас на Ловерлаан в последний раз. Вскоре после переезда я снова нашла ее у одного из букинистов. Пора бы мне уже привыкнуть к быстрому переходу вещей из одних рук в другие.
Отец думал, что для его дел будет полезнее, если он останется в Амстердаме. До последнего дня он стремился продолжать "нормальную жизнь".
Тетя и дядя нашли для нас дом неподалеку от своего. А так как Даниел, который к тому времени, как ты знаешь, женился, тоже обосновался в Амстердаме, мои родители увлеклись идеей собрать всю семью в одном месте, рядом с собой. Кто мог предположить тогда, что именно это погубит нас? Ничего подобного нам даже в голову не приходило.
Если я когда-нибудь вернусь, ты получишь новый экземпляр книги Куперуса. И еще ты должна прочитать обе части "Войны и мира", я таскаю их за собой повсюду. И ты увидишь, какие места я подчеркнула. Вот это, например: "Ich weiss nicht, was ich sagen soli. Niemand ist schuld", seufzte Natascha. "Ich allein bin nur schuld. Ach warum kommt er nicht?"[15]
"Милая Руфь!
Как все вышло странно. В тот же вечер я в самом деле очутилась на ферме. Все было бы по-другому, согласись я сразу на твое предложение, потому что тогда ты бы не дала мне этот телефон. Мысль, что все решается помимо нашей воли, порой просто невыносима. Бывают дни, когда я спрашиваю себя, вправду ли все это случается со мной, не происходит ли это с каким-то другим человеком? Порой я даже разрешаю себе пофантазировать о том, что все еще хорошо закончится. А иначе зачем жить?
Когда жизнь наладится, надеюсь, мы снова отыщем друг друга. Я до сих пор храню твой рисунок — Ахтерграхт, вид на канал из твоего окна. Ты далеко опережала нас всех в художественной школе. Живешь ли ты сейчас там же, куда переехала тогда? Занимаешься ли своей работой? Береги себя, Руфь. Твоя С.".
"Дорогой Херман!
Вот решила написать тебе. Во всем доме ты единственный, с кем мне хотелось бы поговорить сейчас. Не с твоими братьями и даже не с моими родными дядей и тетей. Как раз с ними — меньше всего. Я помню всех, Херман, но хочу обратиться именно к тебе. Я боюсь называть имена. Я не произношу их просто из суеверного страха — так мне хочется, чтобы они целыми и невредимыми вернулись домой.
Херман, ты был таким простым, добряк, всегда готовый помочь, тебе всегда можно было выплакаться в жилетку. Я чувствовала в тебе даже что-то материнское. Мне всегда казалось, что ты не воспринимал весь ужас, который творился вокруг, как реальность. А может быть, просто делал вид, чтобы не подпускать его к себе. Ты напевал "Schon ist die Welt"[16] так, как будто в ту минуту действительно верил, что мир прекрасен.
Я представляю себе, как вы хватились меня в полицейской машине, как спрашивали друг друга: "Где же она? Она ведь была дома". Но я знала, что делала. За эти две минуты я совершила тщательно обдуманный поступок. Я скрылась из дому, как вор, и днем и ночью ожидающий погони.
Ты, может быть, помнишь, что в то время меня беспокоила судьба брата и его жены. Я не знала, как разыскать их. Мне и теперь ничего о них не известно. Они уехали из Амстердама, а я все-таки брожу по городу в надежде случайно встретить Даниела или кого-нибудь из общих знакомых. Хотя бы мефрау Вендерс, мать Луизы. Ты видел ее один раз, когда она заходила к нам. Она даже не пожелала присесть, свысока говорила с моими дядей и тетей. Ты назвал ее "надутой гусыней". Она хотела выяснить, где находятся Луиза и Даниел. Но, поскольку она действительно была "гусыней" да к тому же подозрительной особой, она полагала, что я намеренно скрываю их адрес.
Сейчас я обитаю на чердаке — если понадобится, могу мгновенно забраться на крышу, это первое, что я отметила, — и часто вспоминаю твой голос, представляю себе, как ты мурлыкаешь свои арии, как хлопочут домашние. Но на самом деле дом пуст. До меня долетают лишь звуки из домов по соседству.
15
"Я не знаю, что сказать. Никто не виноват, — вздохнула Наташа. — Я одна виновата. Ах, почему он не едет?"