Стеклянный Мост
Дневник пропавшей дамы
- Даже не знаю, с чего и начать, – промямлил хорошо одетый господин, сидящий перед столом Штольмана. Смотреть старался он на собеседника в упор, но его взгляд все время сам убегал в сторону – то в пол уткнется, то на шкаф...
Зато его спутница - совсем юная девушка, почти девочка, смотрела прямо на Штольмана настежь распахнутыми – как окна по весне - глазами, в которых были и испуг, и надежда.
- Начните хоть с конца, только бы поближе к сути, - промолвил Штольман несколько желчно: мужчины, неспособные говорить кратко и по существу, его всегда раздражали.
- Вот, - мужчина положил на стол толстую книжку в сафьяновом переплете, - это дневник моей жены, Марии Васильевны Берсеневой. Она пропала около полугода назад.
Штольман макнул перо в чернильницу, подвинул к себе лист бумаги и осведомился:
- Какого числа вы обратились в полицию с заявлением о пропаже вашей супруги, г-н Берсенев?
Повисла пауза, тяжелая и неприятная. Потом мужчина пробормотал:
- Я не обращался в полицию...
- Как?! – вскрикнула девочка, вскочивши со стула от полноты чувств, – вы же говорили... вы обманули?! Вы писали нам, что обращались, ведь писали, правда!
- Катя, не надо, - Берсенев потер лицо рукой. Наконец, оборотившись к Штольману, произнес довольно твердо:
- Я расскажу вам, как все было. Я ревновал Машу. До безумия. Изводил ее своей ревностью... и когда она исчезла – я был уверен, что она попросту уехала со своим любовником. И что бы я сказал в полиции? Вот - перед вами я, обманутый муж? Мне было стыдно, невыносимо стыдно... и еще чувство ярости, просто бешенства.
Он кинул взгляд на Штольмана – оценивающий, цепкий - и сделал вывод:
- Ну да – вы-то не знали никогда, что это за штука – ревность...
Штольман, который всегда легко переводил подтекст сказанного на честный русский язык, не мог не понять, что его только что обложили «бесчувственной канцелярской крысой». Перед глазами его всплыло бледное, с распухшим от слез носиком, личико Анны; губки дрожат, глаза пылают гневом; ручка в перчатке занесена для звонкой пощечины... Крик с надрывом: «Вы меня не увидите больше никогда!», и его отчаяние, с которым он смотрел вслед ее удаляющейся фигурке...
- Давайте по порядку, - промолвил он мягким голосом, полным искреннего сочувствия.
- Можно, лучше я начну? – вмешалась девушка, и, поняв, что прерывать ее никто не торопится, заговорила:
- Я приехала поступать на курсы... Папенька был против, маменька тоже. Я и решила – просто сбежать из дома. У меня деньги есть, бабушка присылает, - объяснила она. – А в Петербурге мне остановиться где-то надо... Я и приехала к Вячеславу Сергеичу. Его дома не было – по делам уезжал. Но меня признал его слуга, Фрол – он меня помнил еще по тем временам, как Вячеслав Сергеич за Машей ухаживали...
- Продолжайте.
- Фрол впустил меня и разместил в Машиной комнате. Я стала раскладывать вещи – и в комоде нашла этот дневник... В нем такое понаписано – будто ей угрожают, обещают убить... и непонятно кто это делает, и она сама понять не может, от кого все это исходит и почему! Я дождалась Вячеслава Сергеича и показала ему этот дневник... и уговорила пойти в полицию...
- Уговорили? Вот как?
- Ну да...
- Г-н Берсенев, я правильно понял, что сами вы не рвались в полицию?
Берсенев молчал.
- Вы хоть понимаете, что эта ситуация бросает тень на вас самого?
- Понимаю, - сказал он устало, - поначалу... тогда я искал ее сам... Но уже столько времени прошло – я понял, что обращаться в полицию бесполезно... надо ведь по горячим следам, а тут... Меня спросят – а что же вы тянули время? И поди докажи, что я сам вел поиски. Конечно, я боялся быть понятым превратно...
- Вы боялись быть понятым превратно? А вы не боялись, что ваша жена, быть может, сейчас сидит в сыром подвале у каких-то негодяев?! А что, если ее уже и вообще нет в живых? Пусть ваша жена мучается, пусть она убита – лишь бы вас превратно не поняли?!
- Я уж и сам не знаю, чего бояться, - тон Берсенева был каким-то потерянным, - когда я читал... читал впервые этот дневник, все о том, что она измучена душою и хочет скрыться от преследований этого негодяя, который ей угрожал... быть может, она где-то прячется? – он посмотрел на Штольмана с надеждой.
- Вы захватили с собой фотографию вашей супруги?
- Ах, да...
Берсенев положил на стол свадебное фото – рядом с ним, сияющим, нарядным и счастливым, стояла прелестная женщина с родинкой на щечке...
Штольман вопросительно взглянул на Коробейникова, и тот кивнул, давая понять, что показания записаны.
- Ну что же – нет трупа, нет и преступления, как гласит римское право, заметил Штольман. - Однако – из города прошу вас не выезжать.
- Но это невозможно! – вскричал Берсенев, проявив наконец какие-то эмоции. – У меня коммерческие дела в Выборге, я езжу туда каждый четверг... С четверга до понедельника, это мой обыкновенный график. Я готов никуда не ездить, но в Выборг мне непременно надо...
Штольман смотрел куда-то мимо него. Думал. Наконец произнес:
- Дневник оставьте. Я должен его изучить.
- А Выборг?
- Коммерция – дело святое, г-н Берсенев. Поезжайте, Выборг так Выборг...