Повесть о неправильном развитии событий
Минутного замешательства Берсенева было довольно, чтобы дама, вырвав изящную ручку, бросилась прочь. Штольман проводил ее взглядом и посмотрел на Берсенева задумчиво.
- А мне вы ничего не хотите сказать, г-н Берсенев? Мне вы не говорили, что ваша жена была больна. И почему упоминание об этом вызвало у вас такой гнев?
Берсенев тяжело опустился на стул.
- Так почему же?
- Она не была больна, - спокойно отвечал он. – Это я одно время подозревал, что она страдает манией преследования. Она всего боялась, говорила, что какие-то люди за ней следят, угрожают... Сначала я думал, что она сошла с ума, или вроде того. Но потом я ... мне попало в руки одно письмо... любовного плана - я и решил, что это такая у нее хитрость – отвлечь мое внимание на мнимые угрозы, мнимую опасность... Я решил, что это - женское коварство – ну, все же столько говорят об этом женском коварстве... Я был про это так основательно наслышан...
- Что невольно боялись его – настолько, что не хотели толком выслушать жену? Ибо были заранее уверены, что сами все и так понимаете?
Берсенев смотрел на Штольмана так, словно впервые его увидел.
- Прошу меня извинить, - проговорил он, - вы, однако, куда более тонкий человек, чем я подумал поначалу... Да, вы правы. Особенно когда я перехватил то письмо.
- Так расскажите про письмо подробнее.
- Письмо, говорите... Знаете, что я думаю? – Берсенев тяжело вздохнул. – Мне кажется иногда, что каждый мужчина – даже очень и очень неглупый - порой похож на нехитрый музыкальный инструмент, вроде пианино... Нужно только знать, на какие нажимать клавиши – и вы сыграете на нем то, что хотели, и вы заставите его дергаться в нужном направлении. Делать именно те ошибки, те глупости, которые вам нужно, чтобы он сделал. Ведь мы, мужчины, в душе все боимся одного и того же! Боимся быть слабыми в глазах любимой женщины. Боимся быть разлюбленными, преданными, униженными. Боимся быть брошенными. А наше самолюбие, о, это мужское самолюбие! Поэтому проще простого манипулировать нами для того подлеца, который знает наши слабости - и достаточно циничен, чтобы сыграть на рояльчике нашего самолюбия нехитрую пьеску...
Он сделал паузу.
- Понимаете, я ни с кем не делился своими догадками о ее предполагаемой болезни. Ни с кем. Откуда бы Серафима могла знать, что я считал Машу больной? И уж тем более – она утверждает, что все об этом знали. Абсурд.
- А скажите – как я понял, с мадам Изместьевой связывает вас какое-то давнее знакомство?
- Да, - кивнул он. - Это было пять лет назад. Я тогда приехал в наш городок из Петербурга. Она - дочка наших старинных знакомых. Ей было лет восемнадцать... Ну, я для нее был столичной штучкой, видимо, это сыграло свою роль. Как бы то ни было – очень скоро я получил от нее письмо... Объяснения в любви и все такое. Что именно меня она всю жизнь только и ждала...
- И вы, как я понял, ответили ей вежливым отказом?
- Вы угадали, - он усмехнулся. – Ну, а что я мог? Она мне не нравилась совершенно. Я постарался не очень ранить ее душу, объясняя ей, что ничем не могу ответить на ее чувства... Самое смешное, что и дальше события развивались как по-писаному: она вышла замуж за старичка генерала, переехала в Петербург, где мы и встретились...
- Что же дальше?
- А дальше - то, что и я не Онегин, и она не Татьяна, вот и все. Если книжная героиня как-то волшебно преобразилась, из гадкого утенка в белую лебедь – то я преображения в Серафиме не заметил. Да, она стала лучше одеваться, носить меха и браслетки; приобрела некоторый лоск – но осталась той же неинтересной мне женщиной, что и была. Понимаете, в отличие от классического героя я не тщеславен и не завишу в своих чувствах от общественного мнения: ему, видите ли, не лестно было любить бедную провинциалку, а знатную даму – о! лестно! иметь блестящую связь с генеральшей! Вот и вся его любовь-то, по сути.
А я... Мне нужна моя, именно моя женщина. И Маша стала для меня именно моей, для души моей, понимаете?
И вот тут-то оно и случилось. Наверное, Серафима ждала, что и дальше события будут развиваться, как в романе: увидев ее в новом образе, я тут же воспылаю к ней жаркой страстью. А я – не воспылал. Я женился на другой, и это ее доконало. Еще когда муж ее был жив, она делала мне авансы, ну, а когда старичок отошел в мир иной...
- Да, - констатировал Штольман, - не только мужчины страдают болезненным самолюбием... И вы предполагаете, что она как-то связана с людьми, которые преследовали вашу жену?
- А что я еще должен предполагать?! Но – у меня нет никаких доказательств...
Штольман помедлил, затем спросил:
- Так поведайте мне все же – что это было за письмо? И – надеюсь, вы его сохранили?
- Да, сохранил. Оно где-то в моем столе, я вам его отыщу...