- Оттуда, представьте, - вздохнул Штольман, - что это, второе письмо прислали уже моей жене...
- О господи... – пробормотал Берсенев. – Да что же это?!
- А это то, что писал – со всей очевидностью – кто-то из гостей, находившийся на вашей вечеринке. И я даже догадываюсь, кто...
- Серафима? – пробормотал Берсенев. – Но тогда я не понимаю. Сживать со счета мою жену у нее был очевидный мотив – а зачем ей вредить вашей супруге?
Штольман сделал паузу. Затем произнес:
- В вашей оранжерее моя супруга разбила – не совсем случайно – горшок с фуксией... Разбила, ударив им негодяя, который посмел оказывать ей не вполне пристойные знаки внимания... Полагаю, что именно он-то и прислал ей это письмо – в отместку... Стоимость фуксии, - Штольман улыбнулся, - я готов возместить...
- Кто?! Назовите мне имя...
- Изместьев, Евграф Изместьев. Только, умоляю вас, не торопитесь бежать и душить его – а то вас осудят за убийство, а вы еще нужны здесь, на свободе - одной даме, проживающей в Выборге... Даме, - Штольман сделал паузу, а затем произнес с нажимом - по имени Мария Васильевна Берсенева...
Он усмехнулся, вспомнив, как Коробейников с торжествующим видом выхватил из внутреннего кармана сюртука фотографию Берсенева с женой, и ткнул в нее пальцем.
- Она! Вот! Ей-же ей, она самая!
- Вы не ошиблись? – с сомнением переспросил Штольман.
- А что, Яков Платоныч – таких много?! Таких красавиц! Да еще и с родинкой на щечке!
Теперь Штольман не без иронии смотрел на ошеломленного Берсенева.
- Назвать вам адрес, по которому она проживает? А впрочем – у меня он здесь записан; читайте, - Штольман протянул Берсеневу лист бумаги.
Берсенев молчал.
- Может, все-таки расскажете мне все, как было? Я все равно доберусь до правды, но поймите, г-н Берсенев – вы в щекотливом положении... Вы ввели в заблуждение следствие, и я могу устроить вам кучу неприятностей – однако, если вы сэкономите мне время, рассказав все начистоту, я закрою глаза на ваши прегрешения...
Возникла пауза.
- Итак, - Штольман барабанил пальцами по краю стола, - я вас слушаю...
- Да, по сути, я уже и так рассказал вам почти всю правду, – со вздохом отвечал Берсенев, - кроме того, что случилось в самом конце. Она умоляла меня верить ей – а я ей не верил. Не верил до тех пор, как однажды Фрол, наш старый слуга, не принес ее на руках из сада, без сознания, и рассказал, что спугнул убийцу...
- Так, а вот с этого места поподробнее, - насторожился Штольман.
- Да Фрол и сам может вам все рассказать. Он к Маше относился как к дочке, жалел, и, кажется, единственный был, кто не считал ее ни лгуньей, ни сумасшедшей... Короче говоря, на Машу напал кто-то ночью в саду, ударил по голове, но не оглушил, а просто заставил упасть и застонать от боли. Увидев, что жертва не потеряла сознания, он кинулся на нее, но Маша ударила его ногами... Короче, она боролась, как могла... Однако ему все же удалось добраться до ее горла и придушить – не до смерти, а так, что она потеряла сознание. Затем он надел ей петлю на шею...- Берсенев закрыл лицо рукой.
- И что же дальше?
- А дальше Фрол – он вышел в сад занести какой-то садовый инвентарь... лейку, что ли, забытую у клумбы. И увидел... все это. Он бросился на негодяя с криком, тот метнулся прочь, не успев доделать своих дел. Фрол снял петлю с Машиной шеи... принес ее домой. Избитую, изодранную, с кровоподтеком на голове... Ну, вот и все...
И - только после этого до меня, проклятого идиота, дошло, что все это время моя любимая женщина ходила по краю пропасти, умоляла меня о помощи, сходила с ума от отверженности и одиночества – а я, по сути, был все это время на стороне ее врагов. Я приписывал ей всякие хитрые замыслы – а ее убивали на моих глазах, и, в конце концов, чуть не убили!
- Она не видела лица нападавшего?
- Нет, он повязал лицо какой-то черной тряпкой. Но по описанию фигуры – полагаю, Изместьев очень подходит... Я вот что думаю: они хотели довести ее до самоубийства. До петли. Ну, а она оказалась покрепче, чем они надеялись... Как бы она ни страдала - она держалась. Писала этот дневник – он был для нее единственной поддержкой...
- Кстати, а что – действительно, этот дневник нашелся только сейчас? – с сомнением спросил Штольман.
- А, нет, конечно. Маша сама мне сказала, где его найти. Он был не в комоде. Она вставила его в корочки от французского словаря, и, смешно сказать, я пару раз перетряхивал ее книги в поисках любовных писем – тряс за корочки страницами вниз, но не догадался посмотреть на сами страницы... Помню, как я спрашивал ее, когда она лежала больная после этого нападения, что же произошло, а она все твердила мне слабым голоском – французский словарь, словарь... я думал, что она бредит. Но потом посмотрел, что там за словарь, прочел...
- Понятно. Не сумев довести вашу супругу до самоубийства, потеряв терпение, убийцы решили самоубийство инсценировать - но опять у них все пошло не так...
Штольман вздохнул.
- Почему вы не обратились в полицию? Ведь было покушение на убийство, не так ли?
- Маша лежала в горячке, я не отходил от нее сутками, все боялся за ее рассудок… а еще за то, что она мне не простит. Я подумал, что привлекать полицию... все эти допросы и прочее... В ее-то состоянии – это не самое лучшее, ей и так плохо. Да и не верил я – что полиция найдет что-то. В конце концов, что я мог предъявить полиции? Это любовное письмо? И что мне скажут – разве супружеские измены по уголовной части? Разбирайтесь сами! Тем более, что записки с угрозами она уничтожала – ей там в каждой записке приказывали записку уничтожить, а не то – оклевещут в глазах мужа, хотя куда уж больше, она и так была оклеветана, но издерганный человек не всегда мыслит разумно. И еще я боялся, что в полиции скажут - не уезжайте из города... а я как раз хотел увезти ее отсюда, куда подальше, чтобы она сменила обстановку, пришла в себя, да и от опасности спрятать. Может, я поступил глупо – но, принимая во внимание состояние ее нервов...
Штольман вспомнил ужас в глазах Анны и не стал спорить.