Между тем Эдвард и Лиззи Пикеринги собирались перестраивать «жилое помещение» в восточном крыле обсерватории. Хотя у них не было детей и личных нужд в дополнительной площади, они расширяли апартаменты при обсерватории за свой счет, чтобы принимать там приезжих астрономов. Пикеринга устраивало, чтобы университет и дальше вычитал из его годового жалованья в размере $4000 плату за аренду, но он попросил, чтобы впредь ее направляли исключительно на нужды обсерватории, а не всего Гарварда. Несмотря на частые пожертвования со стороны активных благотворителей и поступление новых значительных даров по завещаниям, директор опасался, что могут пройти годы, прежде чем бюджет оправится от расточительности Уильяма в Перу.
Мисс Брюс, не ведавшая о неблагоразумии Уильяма, следила за его публикациями в астрономической печати. «Две статьи в майском номере AstroPhysics, принадлежащие перу вашего брата, – написала она Пикерингу в августе, – доставили мне великое удовольствие и заставили задуматься о счастье, которое доставляет вам совместная работа». В ее представлениях у Эдварда и Уильяма были такие же близкие отношения, как у нее с ее сестрой Матильдой, которая была на десять лет моложе, жила вместе с ней и помогала ей во всем.
Следующий месяц подарил и Пикерингу, и мисс Брюс истинный повод для общей радости. «Простираю руку, чтобы пожать вашу, – восторженно писала она 9 сентября, узнав, что линзы для большого фотографического телескопа прошли первое испытание. – Возрадуемся».
В октябре, словно для того, чтобы загладить вину, Уильям в Арекипе возобновил фотосъемки для Мемориала Генри Дрейпера. К концу декабря 1892 года он отправил 2000 пластинок в Кеймбридж.
Чуть ли не с самого начала, как только в Гарварде стали накапливаться снимки звезд на стеклянных фотопластинках, директора преследовал страх, что они могут погибнуть при пожаре. Чем больше становилась коллекция, тем тяжелее была мысль о ее потере, если деревянное здание обсерватории загорится. Почти всем знакомым Пикеринга доводилось терять что-то ценное из-за пожара. Так, семья миссис Дрейпер владела театром на Юнион-сквер, сгоревшим дотла в 1888 году, и она все еще горевала о потере. В результате она стала, можно сказать, специалистом по огнеупорной краске, периодически настаивая на покраске обсерватории.
Пикеринг выбрал другое решение. В 1893 году он объявил о завершении двухэтажного «огнестойкого здания» из кирпича для надежного хранения фотопластинок и еще не опубликованных рукописей. Кирпичный корпус, как его вскоре прозвали, стал венцом 15-летних усилий Пикеринга по модернизации обсерватории, от пристройки множества куполов и помещений для телескопов до обращения соседнего дома на Мэдисон-стрит в фотомастерскую с проявочной. Выражаясь словами журналиста Дэниела Бейкера, которому мисс Брюс поручила писать историю обсерватории, вершина холма, на которой некогда высилось одинокое здание, превратилась в «маленький наукоград».
Миссис Флеминг руководила упаковкой 30 000 фотопластинок в 300 ящиков. Рабочие соорудили 2 марта 1893 года систему блоков и канатов между крышей западного крыла обсерватории и окном нового хранилища. Затем восемь тонн фотопластинок быстро отправили по воздуху на новое место – по ящику в минуту. Несмотря на такое рискованное предприятие, ни одна стеклянная пластинка не треснула и не разбилась.
Разумеется, миссис Флеминг и большинство расчетчиц последовали за фотопластинками в новый корпус, чтобы оставаться рядом с ними. Они перешли туда по земле – по деревянным мосткам над грязной канавой. Когда весной вернулась мисс Мори, чтобы присоединиться к ним, Пикеринг потребовал от нее обещания закончить свою классификацию до конца года либо передать работу кому-то другому, и она подписала письменное обязательство.
Теперь в обсерватории трудились 17 женщин. Иными словами, из 40 сотрудников обсерватории почти половину составляли женщины – этот факт миссис Флеминг собиралась особо подчеркнуть в докладе, с которым ее пригласили выступить на грядущем конгрессе по астрономии и астрофизике в Чикаго.