– Зачем ты это сделала? – Пол хотел, чтобы его голос был суровым, но со стороны он прозвучал высоким и неуверенным.
– Мне просто нравится эта фраза, – сказала Винсент. Полу стало не по себе от того, как она смотрела на окно. Позади школы уже сигналил водитель автобуса.
– Поговорим в автобусе, – сказал Пол, и оба знали, что ни о чем говорить не будут, потому что Полу не слишком-то удавалась роль строгого старшего брата.
Винсент даже не пошевелилась.
– Мне пора, – сказала Мелисса.
– Винсент, – сказал Пол, – если мы сейчас не сядем на автобус, нам придется самим добираться до Грейс-Харбор и платить за водное такси.
– Ну и что, – ответила Винсент, но все же побрела вслед за братом в школьный автобус. Мелисса сидела впереди рядом с водителем, что давало ей прекрасную возможность заняться домашней работой, но вместо этого она украдкой смотрела на них, когда они проходили мимо. Они молча доехали до Грейс-Харбор и пересели на лодку до Кайетт. Пока лодка неслась мимо берега, Пол смотрел на огромную площадку, где строили новый отель, на облака, на затылок Мелиссы, на деревья на берегу, – на все что угодно, только не на воду, меньше всего ему хотелось думать о глубинах океана. Когда он взглянул на Винсент, то с облегчением обнаружил, что она тоже не смотрит на воду. Она глядела на темнеющее небо. На другой стороне острова находилось местечко Кайетт, по сравнению с которым Порт-Харди был настоящим мегаполисом: двадцать один дом на полосе между океаном и лесами, дорога с двумя тупиками, церквушка, построенная в 1850-х, маленькое почтовое отделение, ветшающая начальная школа – в ней было некому учиться еще с 1980-х, поэтому она простаивала без дела, – и пристань. Когда лодка пришвартовалась в Кайетт, они поднялись на холм и зашли в дом. На кухне сидели за столом отец и бабушка. Обычно бабушка жила в Виктории, а Пол – в Торонто, но ситуация была не совсем обычной. Мать Винсент пропала две недели назад. Ее каноэ нашли дрейфующим в воде.
– Родители Мелиссы позвонили в школу, – сказал папа. – Мне позвонили из школы.
Надо признать, Винсент держалась храбро, даже бровью не повела. Она уселась за стол, сложила руки и выжидающе смотрела, а Пол неловко навис над плитой и наблюдал за сценой. Может, ему тоже надо сесть за стол? Он ведь старший брат, как-никак, а значит, несет за нее ответственность. По своему обыкновению Пол не знал, как ему лучше поступить. Он читал во взглядах папы и бабушки все, что они не решались сказать вслух: волосы Винсент, выкрашенные в синий цвет, ее плохие оценки в школе, черная подводка для глаз и ужасная утрата.
– Зачем ты написала это на окне? – спросил папа.
– Не знаю, – тихо ответила Винсент.
– Это Мелисса тебя надоумила?
– Нет.
– Тогда зачем ты это сделала?
– Я не знаю. Мне просто понравились эти слова.
Ветер изменил направление, и теперь дождь стучал прямо в окно на кухне.
– Извини, – сказала она. – Я знаю, что это было глупо.
Папа сообщил Винсент, что ее отстранили от занятий до конца следующей недели: срок был бы длиннее, но его сократили в связи со «смягчающими обстоятельствами». Она молча его выслушала, встала и ушла к себе в комнату. Пол, папа и бабушка остались на кухне и слышали, как она поднимается по лестнице, а потом тихо закрывает дверь. Пол тоже сел за стол – вместе со взрослыми, подумалось ему, – его преследовала мысль, витавшая в воздухе: он ведь приехал из Торонто присматривать за ней и, вероятно, не должен был допустить, чтобы она рисовала на окнах школы несмываемые граффити. Но разве он был в состоянии хоть за кем-то присматривать? С чего он взял, что может кому-то помочь? Никто не решался озвучить его мысли, все сидели молча и слушали, как дождь стекает в ведро, которое папа поставил в углу. Винсент по-прежнему незримо присутствовала на кухне, пускай отец и бабушка старательно этого не замечали: вентиляционное отверстие вело как раз в ее комнату.
– Ну, я, пожалуй, пойду займусь домашними заданиями, – сказал наконец Пол, не в силах больше выносить эту сцену.
– Как там у тебя дела? – спросила бабушка.
– В школе? Отлично. Все отлично, – ответил Пол.
Они-то думали, что он из благородных чувств пожертвовал собой ради сестры – бросил друзей в Торонто и переехал доучиваться сюда, но если бы они хоть немного обращали внимание на происходящее или общались с его матерью, то узнали бы, что из предыдущей школы его исключили, а мать выгнала его из дома. Но разве бывает так, что человек однозначно заслуживает или восхищения, или презрения? Разве мир делится на черное и белое? Одна и та же вещь может быть одновременно истинной и ложной, твердил он про себя. Да, он воспользовался вероятной смертью мачехи, чтобы уладить свои проблемы и начать все сначала, но ведь это не означает, что он не способен сделать что-нибудь хорошее для сестры или кого-нибудь еще. Бабушка уставилась на него невидящим взглядом: может, она уже успела поговорить с его матерью? Папа тем временем мучительно долго готовился что-то сказать – ерзал на стуле, покашливал, подносил ко рту чашку с чаем и останавливался на полпути. Пол с бабушкой прекратили многозначительный обмен взглядами и стали ждать, когда он заговорит. Горе придавало ему серьезности и внушительности.