Холодно. Светает. Впереди еще четыре урока, и четыре дня, и четыре месяца до лета.
Стеклянный шарик
Шарик лежал на подсохшей земле среди травы, сухих бурых листьев и полусгнивших фантиков. И светился нездешним голубым светом.
Неведомая сила иногда забрасывала их на мусорные земные пустыри, на обочины дорог, в грязный снег и слякоть.
Может, это инопланетные деньги, подумала Ася, глядя на шарик. Инопланетяне ходят с полными карманами таких шариков, расплачиваются ими в магазинах, а иногда теряют, как простые монетки. А может, это и не деньги, а сами инопланетяне, маленькие такие, в капсулах. Вылетели из своего корабля на разведку, приземлились здесь, ведут полевые исследования.
Ася взяла шарик, обтерла подолом пыль, поднесла к глазам. Вот я на него сейчас смотрю, а он сидит там, такой маленький, и думает: кто это такой страшный на меня так зырит?
Ася посмотрела сквозь шарик на солнце. Из середины голубизны брызнули ослепительные искры, Ася зажмурилась и сказала «эксперимент не удался». На солнце она больше не смотрела — смотрела сквозь шарик — не близко, близко была только голубая муть, а держа его на отдалении, — наводя его на дом, сосну, кучу песка у соседских ворот, на забор, на дом сторожих, на дуб. В шаре плыли и менялись очертания — перевернутого мира, города у воды, полного блеска, светящихся точек и брызг, — разливались реки, возникали и пропадали замки, проносились огненные шары.
— Это ты мне свою планету показываешь? — мысленно спросила Ася пришельца.
— Да, — мысленно ответил тот. — А покажи мне свою.
— Моя называется Земля, — начала Ася издалека, после чего перечислила страну, область, город и улицу Володарского, на которой стояла. — А вот растет дуб. С дуба сыплются желуди, только их пока еще мало, вот такие, — она приблизила шар к зеленому желудю, несвоевременно упавшему с дуба. — Их здорово собирать в конце лета.
— Зачем? — спросил пришелец.
— Не знаю. Просто так. Нравится.
— Понимаю, — задумался пришелец. — Искусство.
— Что? — удивилась Ася.
— Искусство, — повторил пришелец. — Бесполезное и нравится.
— Ну… да, — согласилась Ася. — А это цветы в палисаднике у Раисы Андреевны. У нее цветы красивые.
— Их едят? — поинтересовался пришелец.
— Нет, — задумалась Ася и объяснила, — Искусство.
— А у нас едят, — грустно сказал пришелец.
— Ты голодный? — встрепенулась Ася.
— Ну, в общем, да, — стеснительно согласился пришелец.
Ася просунула руку сквозь штакетник и сорвала ближайший цветок мальвы.
Раиса Андреевна застучала из дома в окно, и Ася, моментально вскинувшись, ускакала, как олень из программы «В мире животных».
Пришелец наелся мальвы. Солнце съехало по небу вниз, свет стал желтый, медовый, почти золотой. В золотом свете голубой шар показывал сады — красивее, чем у Раисы Андреевны и даже, может быть, красивее, чем у бабушки, но это вряд ли.
— Ася! Анастасия! — крикнула бабушка с крыльца. — Ужинать!
Она прислушалась. Вдали по параллельной улице проехал автобус, у соседки Еремеевны заблеяла коза, мяукнул и потерся о ноги серый Василий, явившийся с поцарапанной мордой.
— Уйди, кот, — бабушка слегка отпихнула его ногой. — Ааааааасяаааааааа!
У дома Раисы Андреевны звякнула ручка ведра, зашипела вода, ударила из крана в ведро. Бабушка вышла за дом, прошлепала стоптанными туфлями, которые носила на огороде вместо галош, по нежному мятлику к канаве, разделяющей два участка, и позвала:
— Раиса Андреевна, Асю не видели?
— Видела, с час как цветы у меня в палисаднике драла. Я только сказать, она бегом.
— Куда побежала-то?
— Да туда куда-то, к Урицкого. Вы ей скажите, а то что ж такое, все цветы у меня, что были — на улицу глядели — все поободрали!
Бабушка в сенях всунула ноги в черные «городские» туфли, сняла фартук, надела кофту с лиловыми перламутровыми пуговицами. Ася, когда маленькая была, очень любила их разглядывать. Бабушка пошла через сад к воротам. Сад стал глубже, темнее; в кустах обозначились норы, ходы и провалы. Запахло душистым табаком. Под ноги метнулся темный клубок.
— Тьфу ты! — испугалась бабушка, но опознала соседскую кошку. — Пшть!
Кошка Еремеевны юркнула сквозь забор, и стебли малины слабо заколыхались, отмечая ее путь.
Бабушка скрипнула калиткой, вышла за ворота. Тихо. Аси нет. И на лужайке перед воротами, поросшей мягкими гусиными лапками, и за домом сторожихи, и за котельной, и на школьном дворе. Бабушка, прихрамывая — колено болело третий день, — пошла к перекрестку Урицкого и Володарского. На Володарского были частные домики с садами, на Урицкого тоже, и таблички со свирепыми революционными именами забавно смотрелись на калитках, украшенных фанерными звездами, среди гусей, коз, сирени и жимолости.