Подойти — на х** пошлет. Подойду.
Бирюкова не послала. Она еще ничего не поняла и не видела, кроме тьмы в глазах, и когда тьма расползлась, у Бирюковой открылись слепые глаза и стали зрячие. Бирюкова их всегда держала полуприкрытыми, а они голубые, как олимпийка.
А нижняя губа, всегда поджатая, кривилась и дергалась сама по себе, как у Паши-маленького с третьего этажа, когда он скандалит со старшей сестрой. Бирюкова всхлипнула, сморщилась, и по щеке поехали мелкие слезки, прям на асфальтовый след, уййй.
Бирюкова была не то что не страшная, а маленькая какая-то и вся в крови.
— Руки покажи.
Она послушно протянула руки ладошками вверх, как в первом классе санитару, она же, кстати, тогда и ходила с повязкой — красный крест на белом. Руки ободраны, но не кровят. Щека тоже.
Дыры на растянутых коленках темно-синих треников намокали черной бирюковской кровью. Внутри дыр она была красная, конечно.
В заднем кармане платок, на ногах эластичный бинт. Сняла носок, закатала штанину, размотала бинт — холодно стало ногам и слишком просторно, как из дома выгнали. Обулась. Платок зубами пополам порвала.
Мимо протопала Вяльцева, проскакала Алексеенко, как на тренировке.
Вяльцева на бегу:
— Лен, ты чо?
— Ничо, нормально.
Вяльцевский топот утих, Алексеенко не топает, она газель из легкой атлетики.
— Ногу давай.
Бирюкова молча выдвинула ногу. Половину платка к коленке, примотать бинтом поверх штанины, потом вторую.
Глаза у Бирюковой стали ясные и яркие. Ресницы, когда мокрые, слипаются стрелочками. Глаз мокрый, прозрачный и колючий. Морда красная, слезы текут, всхлипывает штатно. Вообще как человек. Понятная.
— Встать можешь?
— Не знаю.
— Давай, я держу.
— Ой, мля!
— Что?
— Рука!
— Давай другой.
— Ага, могу.
— А идти?
— Попробую.
— Погоди, шнурок.
Завязала бирюковский шнурок.
Никитько, Романов, за ними Михайлов на четвертый круг. Бирюкова глаза вытерла, отвернулась.
— Ну и что мне с тобой делать? Бирюкова, полуфинал через неделю!
— Не знаю.
— Николаева, может, ты с ней доедешь до травмпункта?
— Конечно, Жан Егорна.
— Да не, Жан Егорна, не надо.
— Повыступай, Бирюкова. Полуфинал через неделю, ты мне в команде нужна. Живо к врачу.
К травмпункту трамвай, пять остановок мимо школы, позвякивая, и совершенно не о чем говорить.
— Больно?
— Руку. А так ничо.
Из травмпункта Бирюкову вернули уже в свежих бинтах, с гипсом на левой руке, с пластырем на правой, с йодом на скуле.
— Ась, а чо ты со мной поехала?
— Так…
Пожала плечами, а чего еще скажешь.
Глаза у Бирюковой полуприкрылись.
— Ты домой? Мне в ту сторону.
— Я пешком.
— У тебя на трамвай нет чего-нить? Я без копья.
— На.
Посчитала остатки — нет, на новый бинт не хватит. Развезла лужу ногой, лужа стеклась обратно. Выгребла раскрошенное печенье, бросила голубям. Голуби расклевали, вспорхнули, полетели, высоко. Когда летят высоко — у них сверкают брюшки. Там голубая прогалина и солнце.
Проплаканные голубые дырки в хмурой туче поглядели испуганно и ясно — и тоже скоро затянулись.
Настя
Весенние каникулы кончились. Кончились безнадежно, бесповоротно и предсказуемо. Их было мало, и они были напрочь испорчены простудой, раз, и Алексеенкой, два. Алексеенке сказала, что задолбало, что меня помнят только когда по физике контрольная, а когда мне домашку дать по алгебре, пока я проболела — никого нет. Алексеенко сказала «я на сборах вообще была, если хочешь знать» и бросила трубку, а я не буду звонить.
Что с неба в этот день капало — вообще невообразимо, как будто там не небо вообще, а потолок, и его затопили верхние соседи, и по углам течет, и сырость, и плесень, какие-то трещины, штукатурка кусками отваливается, побелка рекой течет, вот такой вот у нас апрель, но уже немножко осталось, дальше лето.
А что под ногами было, тоже хуже некуда — едет, расплывается, некуда ногу поставить — ледяная каша, серая, крупитчатая, с черными крапинами сажи, со шматками грязи, с радугой бензина. В воздухе сырость и плесень, мокрая штукатурка, от такой весны в легких должны заводиться бледные поганки, ею даже дышать нельзя — хлорка, ржавчина, керосин. В пальто жарко, в куртке холодно, зимние сапоги промокают, из резиновых выросла, летать учиться, что ли, в такую погоду.