И вообще все было хорошо, пока они не переехали сюда. Там, дома, Сергей видел, сколько у нее было поклонников, как она всем нравилась, а как ему завидовали из-за того, что у него такая прекрасная жена! Она всегда была лучшей! И в школе, и в институте… Она привыкла, что все ее любят, что она всем нужна… А здесь? Чужая! Всем чужая и никому не нужная! И главное, теперь не нужная и ему, Сергею… А ребенок? Разве он будет любить ребенка от нелюбимой женщины? Надо решаться. Единственный выход для нее — уехать домой. Мама примет. Поможет и утешит. Ну и что ж, что она останется одна с ребенком? Ей всего двадцать три года. Вся жизнь впереди!
Очередная кобылообразная тетка с сумками толкнула задумавшуюся Риту в плечо, она поскользнулась на тротуаре, вылетела на проезжую часть и упала, больно ударившись поясницей о заботливо расчищенный дворником бортик. Дико завизжали тормоза, прямо перед ней, касаясь ее блестящим бампером, остановились «Жигули». Она медленно, с трудом поднялась, отряхивая со старенькой, купленной ей родителями, еще когда она училась в школе, черной кроличьей шубки снежно-бензиновую грязь, и побрела прочь. Из машины выскочил водитель, русоволосый высокий парень в светлой кожаной куртке, догнал ее в два прыжка и подхватил под локоть.
— Ушиблась? — взволнованно спросил он.
Она только молча покачала головой. Тягучая, постепенно нараставшая боль вкручивалась в ее живот, как штопор, и не давала дышать.
— Да ты бледная какая! Давай я тебя отвезу…
— Отстань, — грубо, глухим от напряжения голосом отрезала она, парень отшатнулся, как от удара, и в недоумении пожал плечами.
Рита услышала, как он пренебрежительно сказал кому-то, садясь в машину:
— Пьяная….
Она добрела до ближайшего дома и оперлась о стену. Боль стала нестерпимой, и она вдруг почувствовала, как по ее ногам заструилось что-то горячее и вязкое.
«Зачем я его так? — с запоздалым сожалением подумала она. — И до дому… Как я теперь до дому доберусь?»
За углом здания, возле которого стояла, Рита разглядела темный уютный дворик и, главное, скамейку, скособочившуюся среди оголенных, сиротливо торчавших в разные стороны кустов.
«Сейчас я чуть-чуть посижу, — подумала она, — и пойду домой…»
Держась за выкрашенную в бледно-желтый цвет стену, она добрела до другого угла и страшно испугалась: как она, лишившись опоры, доберется до скамейки? В Ритином помутившемся сознании царил такой хаос, что она даже не понимала, зачем ей эта скамейка, но твердо знала — там спасение!
Она уже почти дошла, с трудом перебирая ватными ногами, и уже видела полуслепыми от боли глазами ободранное, прежде ярко-зеленое чудовище с причудливо изогнутыми чугунными боковинами, когда сознание покинуло ее. Опускаясь прямо в кучу грязного снега, она упорно продолжала тянуться рукой к скамье, будто не желая смириться с поражением.
Очнулась Рита в послеоперационной палате. Уже наступил вечер. За темными окнами густела вязкая темнота, лампы дневного освещения под потолком размеренно и раздражающе-нудно гудели, заливая палату мертвящим неоновым светом.
Рита повернула голову и осмотрелась — все восемь кроватей, поставленных в два ряда друг против друга, были заняты. Она лежала на последней кровати, стоявшей возле самой двери, выкрашенной белой краской и застекленной и оттого, видимо, казавшейся такой тревожаще непривычной… Недомашней…
Простынка сбилась во влажный, раздражающий ком, и, как Рита ни старалась, расправить ее не удавалось. Видимо, усилия были причиной тому, что у нее вдруг усилилось кровотечение, и она почувствовала, что пеленка, проложенная у нее между ног, совсем промокла. И тут Рита все вспомнила… Ей захотелось закричать, заплакать в голос, но слез не было. Она повернулась на живот и впилась зубами в подушку…
Две женщины справа от нее, приподнявшись на локтях, вытянув шеи и наклонив друг к другу головы, о чем-то шептались. До Риты долетали лишь отдельные слова:
— Она со шкафа прыгала… Ванны горячие…
— Вот-вот, дуры безмозглые… калечатся… А мы тут месяцами…
— А эта… из общаги… Спицей все расковыряла… Еле спасли…
— Ну ду-у-ура!
Рита поняла, о чем речь, и ее затошнило. Стараясь погасить спазм, она повернулась на бок и заставила себя глубоко дышать, не прислушиваясь больше к разговору соседок. Только сейчас она ощутила резкий, тяжелый, больничный запах — смесь запаха лекарств, боли и страха.
Открылась дверь, и в палату проковыляла нянечка со шваброй и полязгивавшим ведром, в котором плескалась уже не слишком чистая вода; ведро это старуха, похожая на бабу-ягу, грохнула на пол прямо перед Ритиным носом.