— И вы так думаете, Мэс? — спросил Рах.
— Я не знаю сейчас, что лучше...
— А я знаю! Я знаю! Ведь одна десятимиллиардная возможность — это еще не нулевая! Эх, вы... Готовить капсулы для людей и бояться применить на себе...
— Не бояться... Не бояться, Рах, малыш, а видеть бесполезность этого... Или почти бесполезность, — устало сказал Либ.
— Да... Вообще-то, строго говоря, космос уже побаловал нас исключительно редким зрелищем: встреча двух планет на расстоянии «вытянутой руки» и возмущение орбиты одной из них с последующим вышвыриванием в никуда... Отчего же ему не порадовать нас еще раз, но — в сторону «плюса»? А?
Трое стояли в своих обычных рабочих костюмах под прозрачным колпаком. Рядом с ними в напряженном ожидании застыл ашур.
Автомат разгерметизации отсчитывал последние мгновения... Трое еще услышали громкий хлопок, небо стало чернее, и мир исчез.
...Сутки на Эссе короткие: всего 5 часов. И когда первые лучи Сэтры вновь осветили ровную площадку посреди хаоса скал, от четырех кремовых блестящих шаров пролегли длинные угольночерные тени. Казалось, каждый из них лежит на краю бездонной пропасти...
С ними ничего не могли поделать. С того самого времени, как «Сибирь» доставила их на Землю, ничто земное на них не действовало: ни кислоты, ни температура, ни резаки. Они так и лежали — вначале в центральном помещении лаборатории «РЯ» Института Объединенных Исследований, а потом, после длительной проверки их абсолютной инертности, в мрачноватом полупустом складском ангаре, в цоколе, безмолвные, гладкие, большие.
Стэлла Циановская, молоденькая сотрудница лаборатории «Редких явлений», спустя несколько месяцев после истории с шарами, зашла как-то в ангар: ей зачем-то понадобилась схема старого аппарата. Девушка включила освещение и вздрогнула. Перед ней лежали четыре шара, но совсем не те. Они были гораздо меньше знаменитых кремовых шаров, и окраска у них была алебастровая. Стэлла забыла о своей схеме, она бежала по лестнице вверх, забыв об эскалаторе, она забыла обо всем, кроме одного — шары!.. Они стали изменяться... Скорее!
...Это была сухая возгонка. Пары состояли из сложнейших кремниевых соединений с мельчайшими вкраплениями биоэлементов. Процесс распада шел вторую неделю. Все снималось на пленку. И с каждым днем тела приобретали все более и более удлиненную форму. Через 8 дней перед сотрудниками лаборатории лежало четыре искуснейших белых скульптуры: три человека и зверь.
Черное безмолвие... Белое безмолвие... Белое, как платья молодых матерей... Тихие волны по белому океану. Запах соленого воздуха... Надо шире открыть глаза! Надо! Вот так! Колыхнулась и ушла вверх пелена... Белое небо... И соленый воздух... А вот еще что-то... Оно заслоняет небо... Это лицо... Глаза... Мягкое сияние волос: это третий цвет за все время. Черное, белое и вот — золотой луч, изломавшись, рассыпался в этих волосах. А вот еще... Какого же они цвета? Синие. Ну да, синие глаза! Нет! Не надо! Не уходи: Я узнал тебя! Это ты! Не надо!
— Стэлла!
...Девушка широко раскрыла глаза. Из груди рванулся крик удивления, страха, восхищения, но она подавила его и только тихо, по-детски ойкнула.
— Сейчас, — шептала девушка.— Сейчас я позову врача... Все будет очень хорошо. Очень...
Но врач пришел сам.
— Василий Петрович! Он знает, как меня зовут!
— Что?
— Он назвал меня по имени...
Врач внимательно посмотрел на девушку.
— Хорошо. Что-о? Вы ночь дежурили? Идите выспитесь. Об этом поговорим потом...