Он мог бы вложить то, что чувствовал, в мелодию. В перелив нот, в трагическое адажио. Закрыл бы глаза и дал бы пальцам волю, чтобы они вместо слов выразили эмоции, от которых разрывалось сердце.
Только чтобы сделать это, ему нужны были руки. Одной только левой ни за что бы не хватило.
Он сжал одеяло в кулаке.
— Пятый, — снова позвала Ваня. — Я собираюсь отменить мировое турне. Чтобы остаться. Помочь тебе адаптироваться.
— Ты… что?
Пятый с трудом верил в то, что услышал.
Часть его хотела сказать: да, конечно. Конечно, оставайся. Чтобы со мной был кто-то ещё достаточно несчастный. Чтобы я не смотрел на записи твоих концертов задыхаясь от ядовитой зависти. Чтобы ты тоже не могла спать по ночам, снова и снова думая о том, как у тебя могло быть всё.
Но он не мог с ней так поступить.
— Отменю турне. Тебе нужна помощь, и я легко…
— Ты собираешься убить свою карьеру, — Пятый склонил голову набок. — Следом за… — его голос дрогнул, так сильно ему не хотелось говорить. — Следом за моей.
Ваня молчала.
— Зачем?
— В смысле?
— Ваня, мы уже давно не настолько близки, чтобы ты рушила то, к чему так долго шла из-за меня.
— Ты спас мне жизнь. Ты лишился руки.
— И что? — Пятый дёрнул левой рукой. Снова заскрипел ремень. — Я спас тебе жизнь явно не для того, чтобы ты мне под ноги кидала свою скрипку.
Ваня сморгнула слёзы.
— Пятый, так нельзя.
— Ваня, — Пятый скрипнул зубами. — Ты поедешь в это турне. И будешь присылать мне записи с каждого концерта. И как бы больно мне ни было их смотреть, я буду. Потому что я спас тебе жизнь, и ты мне обязана.
Ваня молчала.
— Ты меня поняла?
Ваня кивнула.
— Ты мне обязана, — повторил Пятый. — Поэтому уж будь добра, стань самой известной скрипачкой в мире.
Она помолчала ещё немного. Глаза блестели, но она будто специально не моргала и молчала, чтобы не разрыдаться окончательно.
— Спасибо, Пятый.
— Пожалуйста.
Ещё пара минут прошли в молчании, пока не открылась дверь и на пороге палаты не показалась высокая женщина с печатью усталости на лице. Белый халат ловко приводил к мысли, что это лечащий врач Пятого.
Ваня тут же поднялась с табурета и отошла обратно к креслу, но не ушла.
— Если мы вас отстегнём, обещаете больше ни на кого не кидаться? — доктор остановилась в паре шагов от Пятого.
Он напрягся — понимал, что ему спасали жизнь и понимал, что у них не было выбора. И всё же не мог не злиться. Ему нужно было винить хоть кого-то в произошедшем, но он не мог винить водителя, который наверняка погиб, не мог винить Ваню и не мог винить себя.
В глубине души он понимал, как сильно не прав. Но не мог остановиться.
— Обещаю, — хрипло ответил Пятый. — Расскажите мне, что случилось. И сколько мне ещё здесь торчать.
Женщина покачала головой:
— Сначала осмотр. Потом вопросы. Договорились?
— А что, если я буду задавать вопросы, вы мне и вторую руку оттяпаете?
Доктор застыла и поморщилась:
— А вы неприятный тип, да?
— Вы хирург? — Пятый вскинул голову.
— Да.
— Если бы вы лишились руки, вы бы тоже были не самой приятной дамой в мире.
— Точно неприятный тип.
— Зато музыкант великолепный, — отозвался Пятый ещё до того, как понял, что именно сказал. Раньше он всегда так говорил, стоило кому-то заикнуться о его нелёгком характере.
Что он будет отвечать теперь?
Осёкся, кажется, не он один. Ваня вскинулась на своём месте, и даже доктор приоткрыла рот.
— Был, — Пятый тут же скис. — Проверяйте что хотите. Мне без разницы.
Мать Пятого умерла пять лет назад, оставив его абсолютным сиротой. Поэтому вместо неё в больницу приехала руководитель оркестра «Комиссия» Миранда Жестьон, известная публике как Куратор. Она была младше матери Пятого лет на десять, но всё равно была для него слишком взрослой. Интимная связь между ними прекратилась давно, но они продолжали поддерживать дружеские отношения.
Куратор приехала через три дня после пробуждения Пятого. Сразу же бросила Клаусу манто из искусственного меха (она была слишком известной, чтобы не выступать публично в поддержку экологии, белых медведей и соевых бифштексов) и прошла к койке Пятого, пронзительно цокая каблуками.
— Я записала тебя на приём в Меритех через две недели.
Пятый устало поднял голову:
— Здравствуй, Миранда.
— Лэнс Биггз лучший в своём деле, протез будет как настоящий.
— Скажи ещё, что я перестану замечать, что у меня нет руки, — Пятый поджал губы. Куратор смерила его взглядом и тряхнула волосами:
— Какой же ты иногда говнюк.
— Думаю, будет ещё хуже, — протянул Клаус. Он неслышно остановился у Пятого в ногах и упёрся ладонями в изножье. — Уже хуже, чем было.
— Куда уж хуже? — отозвалась Куратор.
— О, поверь мне, — Пятый тихо фыркнул. — Сейчас я ненавижу примерно всех, у кого больше одной руки.
— Ты не ненавидишь его. Он же здесь, — Куратор махнула в сторону Клауса. Клаус вздохнул, склоняя голову набок и заправил кудрявую рыжую прядь за ухо. — И меня, я думаю, тоже.
Пятый помолчал немного, кусая щёку.
Куратор, казалось, не понимала, что с ним сейчас происходит, и не догадывалась, как больно ему сейчас видеть всех тех, кто был связан с его старой жизнью.
С ним прежним.
С чем-то, что он потерял вместе с рукой, и потерял навсегда.
— Я вас не ненавижу, Миранда, — выдохнул он. — Но… — он запнулся.
Куратор напряжённо выпрямилась, потом коснулась плеча Клауса:
— Можно нам пять минут наедине? Сходи перекуси что-нибудь.
Тон у неё был как у мамочки на детской площадке, которая даёт ребёнку деньги на мороженое. Клаус повёл головой, оттолкнулся от изножья кровати и выплыл из палаты, прикрыв за собой дверь.
— Давай выкладывай, — Куратор уселась на табурет, на котором всегда сидела Ваня, когда приходила. — Я же вижу, что это что-то, из-за чего ты чувствуешь себя уродом.
— Может мне это настоящему мозгоправу рассказывать, а не тебе?
— Через пару недель ты обязательно будешь, уж я постараюсь, но сейчас у тебя есть только я, — она протянула руку и похлопала его по щеке. По-дружески, будто он не был больше бесполезен для её оркестра и игры в дуэте. — Давай.
— Не хочу.
— Слушай, я о тебе хуже думать не буду. Я тебя слишком хорошо знаю.
Пятый обречённо вздохнул. Поводил кончиками пальцев по шершавой поверхности одеяла, настучал на нём «Лондонский мост падает» и хрипло выдавил: