🎶 Sleeping At Last - Hearing
🎶 Ólafur Arnalds - Happiness Does Not Wait
🎶 Oasis - Stand By Me
Домой он пошёл пешком. Хотел проветрить голову. Безуспешно пытался перестать раз за разом прокручивать разговор с Клаусом. Надеялся успокоиться к возвращению домой.
Но стало только хуже. Пятый шёл быстро, но всё равно зацепился взглядом за надпись, которую месяцы назад сфотографировал для Долорес. Она поблекла из-за весенних дождей, но её всё ещё удавалось распознать, и Пятый остановился. Откинул чёлку назад и уставился на бледные буквы.
Он чувствовал себя опустошённым, но слова Элизабет Кюблер-Росс вновь напомнили ему о Долорес.
О её улыбке.
О её хрупкости и силе.
О её понятливости и чувствительности.
И о том, как спокойно и хорошо рядом с ней, и как она, не прилагая никаких усилий, сделала его счастливым.
Пятый зажмурился и сделал глубокий шумный вздох. Развернулся и поспешил домой.
Долорес дремала на диване сложив бионические руки на животе. Как спящая красавица, одетая в звёздное небо. Пятый, не включая свет, снял пальто, разулся и сел на край дивана. Замер, рассматривая её лицо в отблесках уличного света, пробивающегося через окно, и закусил щёку. Мягкие черты лица и полуулыбка сейчас казались по-настоящему сказочными.
Она приоткрыла глаза.
— Эй, — едва слышно сказала Долорес.
— Эй, — так же тихо ответил Пятый.
Долорес развела руки, и Пятый устроил голову у неё на груди. Она обняла его, осторожно поглаживая по спине руками из пластика, металла и силикона, и Пятый, наконец-то, расслабился. Выдохнул и зажмурился.
Он не хотел её отпускать. Не хотел расставаться ни на секунду.
Хотел видеть мир её глазами, хотел видеть отражение мира в её глазах.
И не хотел терять её, потому что о чём-то умолчал.
— Долорес, — позвал он.
— Да, Пятая Симфония?
Пятый снова сел, чтобы видеть её лицо.
— Я люблю тебя. Знаю, ты не хочешь ничего серьёзного, и…
— Слишком поздно, — Долорес тоже села и взяла его за руку. — Ничего серьёзнее тебя у меня никогда не было, — она подтянулась и поцеловала его в лоб. — Я тоже тебя люблю.
Пятый облегчённо выдохнул и опустил плечи. Долорес, казалось, светилась, освещая тёмную комнату и его жизнь. Он подался вперёд, обхватывая её руками, прижимая к себе и ткнулся носом в макушку.
— Люблю тебя, — повторил он.
— И я тебя, — отозвалась она.
Совсем как раньше, они проболтали почти до утра, пока не уснули на том же диване, обнявшись и прижавшись друг к другу, как влюблённые из Помпеев.
Утром Долорес разбудила его поцелуем в щёку. Протянула чашку горячего чёрного кофе, потрепала по волосам и без единого намёка на улыбку сказала:
— Клаус уезжает в Европу. Написал мне утром и попросил следить за цветами.
Пятый сел, зажмурился и глубоко вздохнул. Потом коротко кивнул, глядя на Долорес, и поджал губы.
— Наверное, это самое правильное решение сейчас, — хрипло сказал он. Долорес согласно качнула головой, пересела ближе к нему и обвила руками, уложив голову на плече.
— Да, — шепнула она. — Сейчас только так он сможет с этим справиться.
Пятый покусал губы. Опустил взгляд и, наконец, сделал глоток кофе.
У него была своя жизнь, а у Клауса своя.
И друг за друга они не отвечали.
Учителем Пятого стал Атлас Джерико Кармайкл. Высокий и широкоплечий, с сединой на висках и вечной самодовольной ухмылкой. Он сам вызвался переехать и заняться обучением Пятого, потому что знал его отца и считал, что ему в руки попал потенциальный гений дирижирования.
Пятый так не считал. Фортепиано было его страстью, а дирижирование шло сложнее. Он быстро выучил основные схемы, но плохо справлялся правой рукой. Локтевой сустав не двигался так быстро, как того хотелось: шарнирам нужно было время, чтобы провернуться.
Он злился. Злость придавала ему сил: он слишком долго чувствовал себя беспомощным и бесполезным и не мог позволить себе вернуться в эту бездну отчаяния.
К тому же у него была Долорес, прошедшая точно такой же путь принятия протезов и новых условий жизни.
Так что Пятый стискивал зубы и часами оттачивал движения, снова и снова делал заданные Кармайклом упражнения. Со временем он добавил партитуру и музыку и продолжил тренировки под Стравинского в наушниках. Правая рука по-прежнему была проблемой, а сам Пятый циклился на провалах и ошибках, а не на успехах. Сколько бы ему ни повторяли, что он справляется лучше дирижёров с двумя руками и намного быстрее схватывает, Пятый слышал только жужжание меняющих положение суставов и не мог не думать о том, что его протез слишком медленный.
Это было не так. Но нервное напряжение порой достигало предела, и пару раз Пятый в сердцах переворачивал пюпитр с партитурой и швырял палочку в другой конец комнаты.
Долорес застала его таким всего раз. Тяжело вздохнула, подняла с пола дирижёрскую палочку и убрала её в карман платья. Подошла к Пятому, сняла с него наушники и забрала телефон. Покопавшись немного в подборке музыке, подключилась к колонкам и включила на полную громкость бьющий по ушам индастриал — тот же, под которой они били машину в «Хуячечной».
Бросила телефон на диван, подошла ближе к Пятому и, взяв его за руку, закричала.
Пятый закричал тоже.
Палочку Долорес вернула ему только когда он расслабил плечи. Когда в нём не осталось ни намёка на гнев, разрывавший его ещё несколько минут назад. Когда он выдохся.
И Пятый продолжил работать. Выводить невидимые вензеля в воздухе и жужжать суставами бионической руки.
========== И снова зима. I. ==========
Комментарий к И снова зима. I.
🎶 Depeche Mode - Enjoy the Silence
🎶 Alphaville - Big in Japan
🎶 Ane Brun - Big In Japan
С наступлением зимы учёба пошла на лад. Пятый и сам теперь замечал успехи. В редкие дни, когда что-то было не так и он злился, они с Долорес кричали в подушку до тех пор, пока его не отпускало.
Он продолжал заниматься каждый день: дома или у Долорес, его устраивал любой вариант. Долорес привыкла к его размахиваниям и даже нашла в этом пользу. Перед каждой репетицией она привязывала к дирижёрской палочке длинную розовую ленту с фантиком от конфеты на конце, чтобы Пятый занимал игрой Морти. Сама она, конечно же, садилась рисовать.
Альбом был сведён и оформлен и теперь ждал только переноса на носители. Открытки уже покинули типографию, и коробки с ними занимали место у Пятого в квартире.
Всё ближе была годовщина аварии.
Пятый хотел бы об этом не думать, но к памятной дате он должен был дать интервью Роллинг Стоун. Несколько недель ушло на согласование вопросов, которые прозвучат, на подготовку примерных ответов, на обсуждение с Долорес и Куратором, о чём стоит умолчать.
Интервью должно было выйти откровенным и длинным. Таким, какого Пятый раньше никогда не давал.
Но даже спустя недели, даже за несколько дней до самого интервью, оставался вопрос, который Пятый ещё не одобрил — потому что он касался не его одного.